Лондон. Биография - Питер Акройд

Приход Сент-Джайлс и окружающие его улицы был, если пользоваться языком викторианской эпохи, «нарывом» или «гнойником», способным отравить все тело города; молчаливо предполагалось при этом, что язву следует тем или иным образом удалить или выжечь. В 1842–1847 годах сквозь трущобный район проложили крупную магистраль — Нью-Оксфорд-стрит, — и в процессе перестройки самые скверные переулки и дворы исчезли с лица земли полностью, что сопровождалось исходом их неимущих жителей, которые, правда, большей частью осели всего несколькими улицами южнее. И вновь моралисты того времени использовали физиологическую метафору, характерным и многозначительным образом приветствовав ликвидацию «громадной грязной пахучей кучи». Тем не менее бьющая в ноздри, дурманящая атмосфера этого места отнюдь не была развеяна; изгнанная беднота попросту оказалась в худших и еще более стесненных условиях, чем раньше, тогда как жилые дома и магазины новой улицы первые несколько лет пустовали. Район по-прежнему был сырым, мрачным и зловонным, и там мало кто желал жить. Таким он остается и сейчас. Нью-Оксфорд-стрит — одна из наименее интересных магистралей Лондона, улица совершенно лишенная характера, если не считать его проявлением то не слишком завидное обстоятельство, что ее архитектурная доминанта — небоскреб Сентерпойнт. Здание высится над тем местом, где в старину располагались «клетка» и виселица, и его, пожалуй, можно считать их подходящим преемником. Район не имеет ныне ни собственного лица, ни предназначения; здесь обосновались поставщики компьютеров, торгует гигантский универмаг «Аргос», стоят непримечательные и неотличимые друг от друга офисные здания и магазины для туристов. В закоулках, отдавая дань прошлому района, по-прежнему околачиваются бродяги — и все же там, где раньше кипела жизнь и набухало страдание, теперь царит унылая тишина, от которой даже святой Джайлс не в силах дать избавление.

«Show! Show! Show! Show! Show!» — «Давай! Давай! Давай! Давай! Давай!» Как сказано в «Лондонском наблюдателе» Неда Уорда, так звучал клич городской толпы XVII века. На лондонских улицах давали множество представлений, но крупнейшая увеселительная ярмарка из всех — Варфоломеевская — проходила в Смитфилде.

Поначалу Смитфилд был просто торговым районом. В одной его части торговали тканями, в другой — скотом; однако его жизнь всегда была бурной, красочной и театральной. В XIV веке здесь устраивались крупные турниры и рыцарские бои; Смитфилд был обычным местом дуэлей и ордалий — «суда Божьего» посредством поединка; здесь вешали и сжигали осужденных. Дух буйного веселья выражал себя здесь и менее свирепыми способами. Часто проводились футбольные игры и борцовские состязания, а в переулке, многозначительно названном Кок-лейн[24]и находившемся непосредственно за торговой площадью, вовсю промышляли проститутки. В число здешних развлечений входили также миракли — религиозно-назидательные представления.

К середине XVI века рынок, где шла торговля тканями, захирел, но за муниципалитетом сохранялась «привилегия ярмарки». Поэтому трехдневная рыночная торговля сменилась ежегодным празднеством, которое длилось четырнадцать дней и эхом отдается в пьесах и романах позднейших столетий: «Чего изволите? Покупайте, покупайте!» Уже в ранний период своей славы ярмарка предлагала посетителям кукольные спектакли, уличные представления, диковинных людей-уродцев, игру в кости и наперсток, танцы и выпивку под полотняными навесами, закусочные, где подавали жареную свинину.

Бен Джонсон обессмертил Варфоломеевскую ярмарку в одноименной пьесе. Он упоминает о звуках трещоток, барабанов, скрипок. На деревянных прилавках были разложены разные разности — мышеловки, имбирные коврижки, кошельки, сумки. Шла торговля игрушками, давались балаганные представления. «Под знаком Башмака и Верхнего Платья» демонстрировалось «ЧУДО ПРИРОДЫ, девица шестнадцати лет, рожденная в Чешире, ростом не более восемнадцати дюймов… Бегло читает, насвистывает, и то и другое весьма приятно для слуха». Поблизости, среди других уродцев и разнообразных балаганчиков, — «мужчина с одной головой и двумя раздельными телами», а также «великан» и «малютка фея». Продавались щенки, певчие птицы, лошади; исполнялись баллады; беспрерывно потреблялись эль и табак. «Ученые люди» составляли за деньги гороскопы, проститутки выискивали клиентов. Джонсон не чурается мелких подробностей и подмечает, например, что для медведей собирают огрызки яблок. Как восклицает один из персонажей, «Господи, спаси! Помогите, держите меня! Ярмарка!»

Что любопытно, ярмарку разрешали и в период пуританской республики — несомненно, главным образом с той целью, чтобы самым беспокойным из горожан было где выпускать пар; но поистине расцвела она после восстановления монархии в 1660 году, когда свобода нравов вновь вошла в моду. Один версификатор того времени пишет о представлениях театра масок, где зрителям являются «вавилонская блудница, дьявол и римский папа», а также о танцующих медведях и акробатах. Некоторые номера повторялись из года в год — например, «высоченная голландка», которую показывали ежегодно по меньшей мере семнадцать лет, и «невиданная лошадь — хвост вместо головы». Непременно выступали канатоходцы, в том числе знаменитый Скарамуш, который «пляшет на канате, да еще тачку толкает с двумя ребятишками и собакой, да еще утку держит на голове», и столь же известный Джейкоб Холл, способный, раз вставши на канат, «прыгать, и прыгать, и прыгать». Но возможно, самыми популярными были номера Джозефа Кларка, «нашего английского акробата, мастера поз», или попросту «Кларка-выворотня». Он якобы мог «вывихнуть почти что всякую кость и всякий позвонок своего тела, а потом вправить обратно»; он мог так искривиться, что становился неузнаваем даже для ближайших друзей.

Словом, ярмарка бурлила, как и положено ярмарке. Там даже было чертово колесо, которое тогда называлось whirligig (вертушка), а позднее up and down (вверх-вниз). Как писал в 1709 году в «Лондонском наблюдателе» Нед Уорд, «дети, замкнутые в летучих экипажах, неощутимо возносятся вверх… поднявшись на некую высоту, они затем вновь снижаются в согласии с круговым поворотом сферы, внутри которой они движутся».

Невообразимый шум и гвалт, неизбежные шайки карманников — все это в конце концов переполнило чашу терпения городских властей. В 1708 году двухнедельная ярмарка была сокращена до трех дней в конце августа. Но если ярмарка и стала менее буйной, она отнюдь не стала менее праздничной. Источники того времени отмечают потешные коленца «веселых Эндрю» — клоунов, скоморохов, называемых также «Джеками-пудингами» и «маринованными селедками»; они рядились в шутовские костюмы и шапки с ослиными ушами и аккомпанировали другим артистам на скрипочках. Один из самых знаменитых таких шутов был в неярмарочное время торговцем имбирным печеньем на рынке Ковент-гарден; поскольку за труды на Варфоломеевской ярмарке ему платили по гинее в день, «остальные 362 дня в году он, дабы не убавить себе цену, не смеялся и пропускал шутки мимо ушей».

Бок о бок с «веселыми Эндрю» подвизались лекари-шарлатаны, продававшие простачкам «чудодейственные» лекарства и всевозможные снадобья. На гравюре Марцеллуса Ларона изображен подобный пройдоха с обезьянкой на поводке, одетый арлекином из итальянской «комедии дель арте». Среди общего гама различим и его голос: «Редкостное средство, укрепляющее и бодрящее сердце в любых невзгодах… необычайный зубной порошок… обороняет желудок от всяческих заражений, нездоровой сырости, зловредных паров». Ярмарка, громыхая, катилась вперед. То, что в 1688 году Джон Беньян рухнул без чувств и умер на углу Сноу-хилла и Кок-лейн, представляется вполне уместным.