Дальтоник - Джонатан Сантлоуфер

— Вот оно что. Производители дают краскам серьезные технические названия. А «яркий арбуз» среди них не встречается?

— Что?

— «Яркий арбуз». Может быть, цвет с таким названием используют оформители интерьеров?

— Такие странные названия встречаются в наборах специальных живописных цветных карандашей, — сказала Нола.

— Цветных карандашей?

— Да. Я довольно много знаю наизусть. — Она закрыла глаза. — Небесно-голубой, золотарник, багровый.

— А «яркий арбуз»?

— Тоже есть. Но это в коробке с семьюдесятью двумя цветами. Вместе с «горячим фуксином», «буранно-синим» и «ослепительным». Нет, думаю, «ослепительный» появился немного позднее, в коробке с восьмьюдесятью цветами.

— «Ослепительный»? Что это за цвет?

— Оттенок красно-фиолетового. Среди масляных красок есть аналог, он называется «малиновый ализарин».

Значит, он использовал названия цветных карандашей.

Кейт снова погрузилась в мысли, перестав следить за происходящим на экране.

— Названия цветных карандашей? — удивился Фримен.

— Да, — ответила Кейт, — надписи на обертках. Грейндж ждет из Квонтико заключения криптологов. — Она обвела взглядом небольшой кабинет психиатра-криминалиста в здании ФБР на Манхэттене. Забитые книгами полки, специальные журналы повсюду, даже на полу. Помещение походило на хозяина — беспорядочное, но уютное. — Не знаю, что думать.

— Первое, что приходит в голову, — это задержка развития.

— То есть детское сознание, — уточнила Кейт.

— Возможно, это незрелый юноша, не желающий жить по правилам взрослых.

Ей вспомнились слова Херберта Блума, владельца Галереи творчества аутсайдеров. «Живут по своим правилам… на обочине общества… культурно изолированы… с нарушениями психики».

Фримен поправил очки.

— Подтверждает ли это, что он любитель?

— Не обязательно. Многие настоящие художники используют цветные карандаши. И не только для создания рисунков, но и картин. Но… — Кейт замолкла, заложила волосы за уши, — мне не известны случаи, чтобы художник писал названия цветов, перед тем как положить краску. Поэтому я считаю, что наш клиент непрофессионал.

— А зачем он оставляет картины?

— Хм… каждому художнику хочется показать свои работы публике. — Пальцы Кейт начали отстукивать бравурный ритм. — Этому парню, видимо, важно подчеркнуть, что он художник.

— Значит, он ищет признания?

— Скорее всего, да.

— Ну что ж, подведем итог. — Фримен откинулся на спинку кресла. — Первое: он потрошит тела жертв. Второе: одержим живописью. Третье: приносит на место преступления свои картины. Четвертое: идентифицирует цвета по надписям на этикетках цветных карандашей. Пятое…

— Погодите. А зачем ему идентифицировать цвета?

— Навязчивый невроз?

— Возможно. Но есть еще версия. А вдруг он просто не знает цветов? Если у него детское сознание, такое возможно. — Кейт встряхнула головой. — Я чувствую, мы пропускаем что-то главное.

Фримен подался вперед:

— Нам нужно понять, что им движет.

— Это должно быть в его картинах. — Кейт посмотрела на часы. — Пошли. Доктор уже выехал.

Просыпаясь, он некоторое время дергается, затем вытирает с подбородка слюну. Пора. Он это чувствует. Интуитивно. Точно так же, как рекламу кока-колы, которая время от времени звучит в его голове, как Том чует Джерри, а Джессика из сериала раскрывает преступления.

Впускает в каждый глаз по нескольку капель. О глазах нужно заботиться, особенно теперь, когда начались чудеса.

Все эти годы его не покидало желание навеки закрыть глаза. Умереть. Но теперь появился реальный стимул продолжать жить. И все благодаря ей, исто-рич-ке искусств.

Он бросает взгляд на газету, где указан ее адрес. Рядом с Центральным парком. Как это мило с их стороны сообщить такую полезную информацию.

Он хорошо знает Центральный парк, потому что одно время зарабатывал там деньги. Известно на чем.

Надо сходить туда. Посмотреть, где она живет. Может, удастся увидеть цвет ее волос. Но разве это возможно без…

Нет! Он отбрасывает ногой газету, недовольный собой, своими мыслями. Об этом нельзя даже думать. По крайней мере пока.

Он закрывает глаза. От одной только мысли о ней, об исто-рич-ке искусств, тело начинает терзать желание. Знакомое чувство. Значит, это просто вопрос времени. Но в данный момент его ждет другая девушка.

Он отрезает от рулона кусок загрунтованного холста. Готовит ножи. Точит зазубренный; этот быстро тупится, как только перережешь ребра. Собирает свои инструменты, негромко напевая под нос: «Принимайся, приятель, за работу — за работу, работу, работу». Деловито двигается по комнате, заворачивает ножи в холст. «За работу, работу, работу, работу». Ставит рядом с холстом бутылочку хлоргидрата и рулон широкой липкой ленты. «Работу, работу, работу, работу». Выбирает пару волосяных кистей с длинными ручками. После чего перестает напевать и внимательно рассматривает натюрморт темноволосого парня. На темно-синей скатерти светло-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. Он все прекрасно запомнил.

Неожиданно принимает позу культуриста и напрягает впечатляющие бицепсы. Он уже больше года занимается с гантелями и гирями, и вот результат. В его положении нельзя быть слабым.

Когда он потрошил лягушек, мышей или даже кошку, это было легко.

Воспоминание.

Белая комната. Доктора. Крик медсестры. Он ухитрился разрезать пополам мышь тупым обеденным ножом. Но это сработало, возникли цвета. Красота. Вот тогда он и понял, как надо действовать.

Стоило воткнуть нож, и черное становилось красным.

Разве можно забыть такое?

Затем он попробовал кошку. И зря. Больше он к кошкам не прикасался. Потому что чуть не лишился тогда глаза. Это было… как там сказал художник в телевизионной передаче Кейт?.. ага, вспомнил — непродуктивно.

Он влезает в комбинезон и принимает вид механика гаража. Засовывает в глубокие внутренние карманы кисти, холсты, пленку, усыпляющее снадобье, ножи. Сверху оставляет латексные перчатки. Резким движением застегивает молнию от промежности до шеи. Затем хватает гантели и торжествующе вскидывает над головой.

Да, он стал крепче, сильнее, но не счастливее. На мгновение накатывает привычное ощущение безысходности. В этой тускло освещенной комнате он совсем один. Мерцающий экран телевизора, вертящиеся в голове обрывки песенок и рекламных объявлений, отрывистые голоса радиоведущих, глухие, как из бочки.

Но к черту. Это все нужно забыть. Потому что он собирается на работу, важную работу, которой ничто не должно мешать. Потому что это… непродуктивно.