Когда умирают боги - К. С. Харрис

— Тем не менее вы знали о ее детской привязанности к Вардану.

— Ну, это секретом не назовешь. Если Гиневра изменяла мужу, то даже у нее хватило бы ума проявлять осторожность.

— А кому она могла довериться? Была у нее близкая подруга?

— Если и была, то я о ней не знаю. Она всегда держалась особняком, наша Гиневра.

К своей досаде, он услышал, как внизу застучал дверной молоток, провозглашая прибытие очередного визитера, явившегося выразить свои соболезнования леди Куинлан в связи со смертью ее сестры.

— У маркизы было ожерелье, — сказал Себастьян, — серебряный трискелион на диске из голубого камня. Вам чего-нибудь о нем известно? Это старинное украшение, сделанное задолго до семнадцатого века.

Леди Куинлан покачала головой, лицо ее оставалось бесстрастным. То ли она действительно ничего не знала об ожерелье, то ли умела прятать свои мысли и чувства лучше, чем он предполагал.

— Нет. В детстве у нее была нитка жемчуга и пара небольших брошек, некогда принадлежавших ее матери, но больше ничего, насколько я знаю. Вы говорите, оно из серебра? Было бы странно, если бы ей подарил его Англесси. Если только речь не идет о фамильном украшении, разумеется. — Ее губ коснулась легкая улыбка. — Хотя и этом случае вы бы не стали задавать мне этот вопрос.

Новые визитеры уже были на лестнице. До Себастьяна доносилась тяжеловесная поступь матроны и легкие шаги женщины помоложе, вероятно, ее дочери.

— Вы случайно не знаете, что заставило вашу сестру поехать в Смитфилд на прошлой неделе? — спросил Себастьян, собираясь уходить.

— Смитфилд? — Она поднялась вместе с гостем. — Боже, какая дыра. Нет, не знаю.

Стоя рядом, Себастьян вновь обратил внимание на необычайную рослость Морганы Куинлан, которую она, как и ее сестра Гиневра, унаследовала от отца. Возможно даже, Моргана была выше — во всяком случае, крупнее — своей сестры.

Она никак не могла оказаться хозяйкой зеленого атласного вечернего платья, как и Клэр Портланд.

Зеленое атласное платье все никак не шло у него из головы, и это его мучило.

Вернувшись к себе домой на Брук-стрит, Себастьян решил отвезти платье к Кэт и послушать, что она сможет о нем рассказать.

— Велите Тому запрячь двуколку, — бросил Себастьян, отдавая своему дворецкому Моури шляпу и трость.

— Простите, милорд, — ответил Моури, — но юный Том еще не вернулся.

Себастьян нахмурился. Солнце уже стояло низко над горизонтом, а ведь он предупреждал мальчишку не задерживаться в Смитфилде после сумерек. Виконт направился к лестнице.

— Тогда пусть двуколкой займется Джайлз.

Моури отвесил величественный поклон и удалился.

Через полчаса, переодевшись в вечерний наряд и усадив конюха Джайлза позади себя, Себастьян спрятал коричневый сверток с зеленым атласным платьем под сиденье кучера и направил гнедых к Ковент-Гардену. Заходящее солнце разукрасило небо длинными оранжевыми и ярко-розовыми полосами. Движение на улицах было интенсивным. Среди громоздких фургонов угольщиков и торговцев протискивались элегантные ландо и коляски великосветских бездельников, направлявшихся кто в оперу, кто в театр, кто в карточные клубы, кто на званые обеды и суаре, которыми они заполняли свои вечера. Попадались на улицах и одинокие всадники: модные щеголи и кожаных бриджах и сапогах с высокими белыми голенищами, чистокровные скакуны подними вышагивали гордо и красиво; деревенские помещики в старомодных сюртуках на крепких лошадках, годных в хозяйстве… и один всадник в коричневом пальто на неприметной серой лошадке, который держался на расстоянии, но не упускал из виду Себастьяна, даже когда модные районы остались позади и двуколка виконта выехала на Сен-Мартинз.

Миновав поворот, который вывел бы его на Кинг-стрит, а оттуда к Ковент-Гардену, Себастьян продолжал ехать на юг, к реке. Лошадь, разумеется, была другая: серая вместо более заметной гнедой. Но всадник был тот же. Себастьян сразу узнал его по осанке, манере сидеть в седле. Это был его преследователь из Саут-Даунс.

Насторожившись, Себастьян свернул налево, на Чандос-стрит. Всадник в коричневом пальто не отставал, следуя на разумном расстоянии.

Впереди улица несимметрично расходилась на две, образуя развилку на углу старого кирпичного дома, где на первом этаже располагалась аптека, о чем свидетельствовала облупившаяся вывеска, маленькие окошки дома с приходом ночи уже были закрыты ставнями. Почти весь транспорт здесь сворачивал налево, направляясь к Бедфорд-стрит; Себастьян направил гнедых в узкий проход направо, затем, проехав немного, свернул еще раз направо и оказался на очень узкой улочке, которая вела к реке.

Здесь стоял тяжелый сырой запах старости. По обе стороны мостовой поднимались высокие неровные стены, отрезая последний тусклый свет умирающего дня. Большинство лавок тоже успели закрыться, некоторые были заколочены досками, вдоль старой булыжной мостовой, почти невидимой под толстым слоем грязи, пролегали пустынные узкие тротуары.

— Вот, держи, — сказал Себастьян, передавая поводья кучеру. — Поезжай дальше. Подождешь меня у театра.

Джайлз ошалело перелез через сиденье.

— Милорд?

— Ты слышал, что я сказал.

Уцепившись одной рукой за высокую железную спинку, Себастьян легко спрыгнул на булыжники, чем сразу заинтересовал нескольких редких прохожих. Не обращая на них внимания, он метнулся за угол к скобяной лавке. Рядом возвышалась гора металлического лома и старых деревянных обломков, которая полностью перегородила тротуар и даже часть мостовой. Себастьян с трудом взобрался на самую верхушку, искусно балансируя на скрипящих незакрепленных досках.

С улицы доносился шум легкого фаэтона вперемежку с тяжелым грохотом фургонных колес и ровным цоканьем копыт лошади под одиноким всадником. Бросив быстрый взгляд в конец улицы, Себастьян очень ясно разглядел свою двуколку, силуэт кучера в голубой ливрее на фоне старых кирпичных тюдоровских построек. Но для большинства людей двуколка представляла собой темное пятно, в сгущавшихся сумерках никто бы не смог разглядеть, сколько человек в ней едет.

Топот копыт звучал все громче. Себастьян переключил внимание на угол. Мимо прошла старуха, согнувшись в три погибели под тюком каких-то тряпок.

Себастьян присел, стараясь быть незаметным.

Когда всадник в коричневом пальто появился из-за угла, из-под прогнившей доски, на которой стоял Себастьян, выползла крыса, поводя носом и сверкая в темноте глазками-бусинками. Горящий факел на стене противоположного здания осветил мужчину в низко надвинутом на лоб цилиндре. Всадник, прищурившись, вглядывался в конец улицы, где ехала двуколка. Себастьян разглядел крупный нос и широкие бакенбарды на гладко выбритом лице, которое было ему совершенно незнакомо.

Крыса испуганно заверещала и бросилась наутек как раз в ту секунду, когда Себастьян прыгнул.