Русский садизм - Владимир Лидский

Приложение

Ректору Специального учебного заведения майору Зуеву П. 3. от курсанта 2 курса факультета спецмероприятий Хлебникова П. И.

РАПОРТ

Прошу отчислить меня из Специального учебного заведения без возврата и насовсем в связи с моей невозможностью понимать учебного процесса и присутствовать в занятиях.

Курсант Хлебников П. И.

Число, месяц, год.

Что сказал старший преподаватель лейтенант Хабалов ректору Специального учебного заведения майору Пантелеймону Захаровичу Зуеву

Поскольку невозможно доверить бумаге донесение об исполнении вашего, товарищ майор, приказа относительно курсанта второго курса факультета спецмероприятий Хлебникова, докладываю устно: приказание исполнено.

Касаясь до дела более подробно, сообщаю: наблюдение за поименованным курсантом продолжалось недолго. В течение одного дня были выяснены все его маршруты, время занятий, отдыха, гигиенических процедур. Свободные часы проводил он в библиотеке нашего учебного заведения, остальное время — в соответствии с расписанием занятий и регламентом училища. После ознакомления с личностью курсанта мною было принято решение продолжать наблюдение и искать подходящего момента для выполнения вашего, товарищ майор, приказа. Днем исполнить его было затруднительно, и я подумал, не попробовать ли ночью? Во исполнение этой идеи, всю ночь дежурил в казарме после того, как был произведен отбой, и курсанты отошли ко сну. Задремывая от времени до времени, я старался не упустить момент, когда мой подопечный встанет и, влекомый естественной нуждой, отправится в сортир, который находится, как вам известно, на улице, в дальнем углу нашей территории. Ждать пришлось довольно долго, но к утру терпение мое было вознаграждено. Уже светало, когда Хлебников, продрав глаза, поднялся с койки, наскоро сунул ноги в сапоги, вышел из казармы и двинулся к сортиру. Я потихоньку выскользнул за ним. У дверей казармы пришлось с минуту подождать, покуда он минует плац и выйдет на тропинку, ведущую к сортиру.

Когда он зашел внутрь, я быстро миновал открытое пространство и бесшумно вошел в сортир. Хлебников уже стоял там наизготовку и целился в очко. Я тихо подкрался в полутьме сортира и приставил к его затылку пистолет. Оружие было обернуто носовым платком. Он ничего не успел понять, потому что мгновение спустя раздался хлопок выстрела. Звук был довольно громкий, возможно, его услышали дневальные на вахте или в казармах, но не в полной мере, так как, во-первых, они находились внутри закрытых помещений, а во-вторых, расстояние до них все-таки было велико. Так или иначе, меня никто не потревожил.

Курсант Хлебников, получив выстрел в голову, упал на колени перед очком, и мне осталось только направить его падение. Я сунул его макушкою в выгребную яму, и он благополучно скользнул в очко, не застряв в нем ни бедрами, ни плечами. Я снял с пистолета запачканный кровью платок и бросил его следом. Стоя перед очком, я некоторое время поглядывал в него, ожидая, когда тело курсанта окончательно скроется в фекальных массах.

Затем вышел на воздух и с удовлетворением отметил, что вокруг ни души и ничего подозрительного в ближайшей видимости не наблюдается. Вернувшись в казарму, я тщательно заправил койку курсанта, забрал его одежду и отнес в котельную. Кочегара я под благовидным предлогом отправил на вахту, а сам открыл топку и бросил обмундирование курсанта в самое пекло на колосники.

Следов не осталось ни малейших, искать его никто не станет, так как он круглый сирота. Приказание ваше, товарищ майор, исполнено, а объяснять мне что-либо в этой связи нет никакой необходимости, потому что курсанта Хлебникова я знал очень хорошо. Думаю, таким, как он, не место в нашем учебном заведении, и уж, конечно, не место за его пределами, ибо жернова истории должны безжалостно перемалывать эти пережитки прошлого, носителей чуждой идеологии и враждебных нашему обществу идей.

Что сказал генералу Ларионову в своем докладе оперуполномоченный старший лейтенант Пластырный

Согласно вашему приказу, товарищ генерал, мною было произведено разыскание фактов относительно жизни и творчества известного литератора Клима Борзых, и о результатах проделанной работы разрешите доложить вам во всех наимельчайших обстоятельствах.

Общеизвестный Клим Борзых, товарищ генерал, начинал очень славно. Он учился в Московском университете и уже в обучении подавал немалые надежды, а по окончании курса стал пописывать статейки — вначале бульварные благоглупости, рассказывал в дешевых газетенках разные пошлые истории, но потом постепенно втерся в богему и стал описывать вечера имажинистов, бенефисы популярных артисток и художественные выставки. И если вначале в желтых листках ему платили сущие гроши, то в серьезных изданиях, которые стали привечать его, он получал неплохие гонорары. Довольно быстро из тощего суетливого юнца Борзых превратился в вальяжного и снисходительного господина, носил пенсне, трость и по утрам бриолинил волосы. Суждения его приобрели категорический характер, и некоторые «художественные» личности, особенности те, кто подсознательно сомневался в своей творческой потенции, побаивались его прямолинейных сентенций. Писал он легко и, надо признать, неплохо разбирался в искусстве, хотя и был по большому счету дилетантом с хорошим образованием. Иногда к нему обращались с заказами, и он за умеренную (а иногда и за неумеренную) плату расхваливал достоинства того или иного автора, произведения, а то и художественного события.

Поэтому Борзых не очень удивился тому, что его посетили как-то посланцы известного общественного деятеля, члена Государственной Думы Василия Витальевича Шульгина и попросили написать «хорошую» рецензию на недавно вышедшую книгу депутата. В любезной беседе они разъяснили, что книга их патрона подверглась необоснованному обстрелу критики, особенно в газетах демократического толка, и, чтобы не быть голословными, предложили для ознакомления несколько разгромных рецензий. Настоятельная просьба депутата состояла в том, чтобы по возможности исправить положение, уравновесив негативные отклики прессы хотя бы одним, но авторитетным мнением уважаемого и авторитетного критика.

Если положительная рецензия Борзых будет опубликована в солидной, пусть даже реакционной, газете, бороться с оппонентами господину Шульгину будет значительно сподручнее. Словом, надо поддержать книгу депутата, а в качестве гонорара за дружеское благорасположение господину критику предлагается весьма соблазнительная сумма. Борзых подобное было не впервой и он, не раздумывая, согласился. Посланники оставили книгу Шульгина, отклики на нее, внушительный конверт с авансом и, чинно откланявшись, ушли.

Как только дверь за ними закрылась, Борзых поинтересовался содержимым пухлого конверта и пришел в восторг. Вслед за тем он открыл книгу депутата, полистал ее и с изумлением начал читать, спотыкаясь о разбросанные там и сям по страницам весьма характерные пассажи. Уже в предисловии он был неприятно поражен фразой: «И русские баре, и русские мужики стали одинаково повторять на все лады слова Достоевского: “Жиды погубят Россию”». Вначале он не поверил своим глазам, хотя буквы складывались именно в эти слова, и несколько раз перечитал фразу, силясь понять ее абсолютно прозрачный смысл. Несколько придя в себя, Борзых стал читать дальше и вскоре набрел на пространные рассуждения господина Шульгина о расовом антагонизме русских и евреев, а также об отвратительных последствиях смешанных браков между ними. Уважаемый депутат с жаром доказывал, что вред подобных браков трудно переоценить, поскольку со временем еврейская раса, как более цепкая и сильная в биологическом отношении, просто поглотит русскую.