Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

За обедом, как и полагается по монастырским уставам, один из послушников читал жития святых (по Четьим Минеям Димитрия Ростовского), все прочие, включая Евсевия и Майера, ели молча. Послушники, однако, периодически бросали косые взгляды на лютеранского пастора, сидящего с ними за одним столом. Ведь по канонам, вроде бы инославным, то бишь еретикам, вместе с православными обедать, а тем более молиться до и после еды нельзя?.. Ситуация была несколько соблазнительной, но, однако же, никто не проронил ни слова, утешая себя мыслью, что еретика привел архиерей, а уж архиерей наверняка знает, что делает. Что же до еретика, то его, очевидно, все устраивало. И хотя уровень комфорта в трапезной (да и в целом в монастыре) был явно далек от западноевропейских стандартов, его это ничуть не смущало. Он спокойно, под чтение житий, прикончил основательный кусок жареного судака, закусил его соленым омулем и дочиста выскреб от гречки поданную ему фарфоровую тарелку (одну из двух – вторая была у епископа; остальные ели из мисок).

Поскольку еды было не слишком много и говорить за ее поглощением не полагалось, обед закончился быстро. Затем Владыка велел вести в храм. Следом за ним потащился и его келейник с большим чемоданом, в котором, как оказалось, было архиерейское облачение. Евсевий надел поверх рясы епитрахиль, поручи и, подумав некоторое время, малый омофор, после чего начал служить молебен, что заняло еще около сорока минут. Майер присутствовал и на молебне, внимательно осматривая – а вернее, ощупывая взглядом – церквушку изнутри.

Храм выглядел очень аскетично. После закрытия монастыря в 1928 году его церкви еще какое-то время оставались в пользовании местного сельского прихода. Вначале отобрали большой собор, который превратили в зернохранилище, а еще через год – небольшую церковь, освященную в честь Пресвятой Троицы, в которой и молились сейчас архиерей с послушниками. Поскольку Троицкий храм был невелик, местный колхоз использовал его для хознужд не столь активно, и он заметно меньше пострадал. Однако из церковного убранства не сохранилось ничего. Росписей там никогда не было, иконостас был уничтожен, прочие иконы, по всей видимости, тоже (по крайней мере они исчезли, и больше их никто не видел). После того как монастырь передали РПЦ МП, в храме заново перекрыли крышу, соорудили из фанеры некое подобие иконостаса, на который прикрепили дешевые софринские иконы, а из жестяных ящиков, наполненных песком, сделали пару подсвечников – и, в общем-то, это было все. Да и сам храм еще только предстояло освятить: несмотря на наличие некоего подобия иконостаса, престола в алтаре еще не было.

На молебне Евсевию прислуживали, выполняя обязанности чтецов, пономарей и импровизированного хора, Игорь и Евгений (Глеб с Григорием пока что для этого мало годились.) Они справлялись не идеально, но было заметно, что действуют они уверенно, более-менее в церковном обиходе разбираться научились и при этом изначального благоговения к службе отнюдь не растеряли. Это Евсевий мысленно отметил с удовлетворением. Он, естественно, знал биографию и Игоря, и Евгения – оба перед поступлением в монастырь изложили ее письменно, а потом он обоих дополнительно расспрашивал во время беседы. Сейчас эти два человека вели себя так, будто они и вправду были родными братьями. Однако в действительности, до своего воцерковления, они были полной противоположностью едва ли не во всем.

* * *

Евгений Коваленко родился и вырос в небольшом городе Торей в Мангазейской области. Торей был городом довольно интересным – возник он в 1969 году, буквально в голой степи, недалеко от границы с Китаем, и начал быстро развиваться. Причина – обнаружившиеся в этой степи запасы редкоземельных металлов, крайне необходимых оборонному комплексу СССР. Поэтому власти действовали быстро: там, где еще год назад стояло несколько вагончиков и палаток геологов, началось лихорадочное строительство. Причем изначально все это было засекречено. В рекордные сроки выросли десятки домов и, конечно же, научно-исследовательские центры и заводы по переработке ценного сырья. Какое-то время город был закрытым и носил гордое название Мангазейск-47. Впрочем, и его он носил в весьма узких кругах, ибо официально он не существовал и на картах не обозначался. С другой стороны, особо жесткого режима там никогда не было: жители области имели более-менее ясное представление о его существовании и заборами с колючей проволокой его никто не окружал.

А в 1988 году, по каким-то собственным соображениям, Москва сняла с города статус закрытого, и он появился на картах под изначальным именем «Торей».

Женя Коваленко родился во вполне обычной и вполне советской семье: отец рабочий, родом из Харькова, переброшенный на стройки закрытого города, мать – учительница в местной начальной школе. Район, в котором они обитали, был заселен соответствующим пролетарским контингентом, призванным партией и правительством на местные ударные стройки. Естественно, тамошняя молодежь люто ненавидела молодежь из соседних кварталов, где проживали всякие физики-экспериментаторы с физиками-теоретиками, густо разбавленные партийными и советскими функционерами, военными и приправленные сотрудниками КГБ. Досуг, коего было очень много, рабочая молодежь проводила в драках либо друг с другом (что считалось нормой), либо с молодежью нерабочей (что было намного приятнее, но подчас каралось почти всерьез).

Несмотря на свой низенький рост (а может, и благодаря ему – комплексы ведь могут пробуждать в человеке удивительную энергию), Женя с ранней юности был хорошим бойцом, за что пользовался исключительным уважением прочих гопников. Несомненно, немалую роль сыграл тот факт, что он на протяжении многих лет основательно занимался боксом. Но, наверное, самым важным было не это, а бешеная злоба, с которой он ввязывался в любую драку. Или, если драки не было, затевал ее сам. А безстрашие его подчас выглядело безумием, но именно оно позволяло ему почти из всех стычек выходить победителем.

Как это работает, он и сам не понимал. Бывали случаи, когда он в одиночку кидался на десятерых противников.

– Он мне говорит: «Их там десятеро!» – вспоминал он сам впоследствии, уже неохотно, без всякой рисовки. – А я ему: а, мол, фигня! И вниз по лестнице, начинаю их в обе стороны… Честно говоря, не помню, как их бил. Потом как очнулся: двое на площадке лежат, в крови все, третьего по морде бью, остальные убегают.

Такие истории с ним случались регулярно. Кроме того, несмотря на склонность к подобного рода занятиям, Женя был неглуп и сравнительно много читал. Потому среди местных гопников пользовался чрезвычайным, прямо заоблачным авторитетом: во-первых, как непревзойденный боец, во-вторых, как непревзойденный интеллектуал. Последнее качество впечатляло не только дворовых люмпенов, но даже и сотрудников милиции, которые во время очередного привода неизменно говорили ему:

– Коваленко, ну ты же неглупый парень! Ну не дурак же ты, Коваленко! Ну зачем тебе это надо? Что ты на зоне забыл?

Пару раз эти милицейские симпатии сыграли решающую роль в его судьбе – Евгения вполне могли осудить по уголовной статье, с учетом всех его приводов и «блестящих» характеристик отовсюду, где он только ни побывал, но пожалели именно за ум, за который ему в очередной раз советовали взяться.