Хтон - Пирс Энтони

Усталость нарастала, но Атон продолжал подъем. Его глаза не отрывались от неподвижного водяного столба, находившегося под самой рукой, позволяя его глубинам себя гипнотизировать. Ему хотелось отпустить стену, на мгновение обхватить эту совершенную форму и, целуя ее гладкую и чистую поверхность, съехать по ней вниз. Внезапно он ощутил жажду: сильнее, чем когда-либо в жизни, до ужаса невыносимую — а холодная струя у самого лица изводила язык и горло танталовыми муками.

«Один глоток, — понял он, — и все кончено». Искал-то он чашу смерти, которой лишили его воздух и огонь, и никогда не находил ее так восхитительно близко, как сейчас.

Смерть. Почему он убил камнетеску? Это был акт чистого садизма, и он им наслаждался. Почему? Почему он хотел умереть? Что с ним?

В зеркале перед ним засияли переменчивые глаза Злобы, намекая на ответ, который он не смел понять. Она была в огне; она была в воде. Узники Хтона правы, что страшились его. Он влюблен в зло.

Но мощь облика Злобы его поддерживала. Раньше он не мог убить предмет своего страха, так сильны были узы детства. Но после тягот Хтона у него будут силы, и он сделает то, что необходимо сделать.

Во-первых, он разгадает тайну миньонетки, отправившись на ее родную планету, о которой рассказал, получив за это гранат, Первоцвет. Миньон — запретная планета, местоположение которой, как и Хтона, хранилось в тайне — из-за ее смертоносных жителей. Нет — они были людьми, но генная инженерия вызвала непонятные процессы в раковине человеческого тела и сделала их менее похожими на основу вида, чем многие нечеловеческие расы. Нет, Первоцвет утверждал, что не знает, что случилось с ее обитателями, и вдруг ушел, как будто расспросы Атона вызывали у него отвращение. Больше Первоцвет с Атоном не разговаривал; и никто не разговаривал, кроме немногословного Старшого да Гранатки. Но ведь сам-то он не с Миньона. Он только хотел знать. Что в нем отталкивало этих грубых заключенных?

Почему он убил камнетеску? Это Злоба нуждалась в убийстве. Он — враг миньонетки, и больше ничей. Не считая этой страсти, он наделен свободой воли.

«И каждый в тюрьме самого себя почти убежден в свободе», сказал древний поэт Оден в памятных глубинах ДЗЛ, которая сейчас хранится у Гранатки. «Почти убежден!»

Наконец Атон достиг почти самой вершины. Бесконечные туннели ждали его в двадцати метрах внизу и, кажется, ждали тщетно. Еще полтора метра вверх, и солнечный свет захлестнул его лицо, солнечный свет вперемежку с льющейся водой. Зеленый свет исчез, не в силах встретиться лицом к лицу с солнцем: оно было ярче, намного ярче, чем за всю его жизнь — в любом из обитаемых миров.

Окажется ли он беспомощным перед сиянием свободы? Атон ждал, всматриваясь в него, заставляя свои глаза привыкнуть прежде, чем двинуться дальше.

Его голова поднялась над краем, и всего в полуметре от себя он увидел поверхность планеты. Жерло пещеры совпадало со сверкавшей поверхностью воды, засасывая ее вниз. В ней отражалось дерево — пальма. Запах свежего воздуха буйно бил в нос.

Из воды, образуя купол, поднимались созданные человеком сталагмиты: стальные прутья. Совершенная тюрьма: звук водопада заглушит любую попытку позвать на помощь, даже если ухо не принадлежит тюремному стражу. Прутья, конечно же, не поддадутся нажиму. Любая попытка выломать или изогнуть их вызовет сигнал тревоги. Установленные внутри пещеры они не позволяли делать знаки кому-либо; вода, втекающая внутрь, не вынесет весть наружу.

Почти убежден.

Это не выход из Хтона. Это пайка Тантала.

Спуска Атон не помнил. Он обнаружил, что лежит на узкой тропе с болью в плечах, спине, бедрах. Ссадины горели по всему позвоночнику и на ступнях. Какое-то слово вертелось у него в голове, отдаваясь эхом в туннелях мозга. Он сосредоточился, и оно возникло: ручей.

И вдруг он с достоверностью, отрицавшей совпадение, узнал истинное лицо поверхности Хтона, обнаружил его поэтическую аллегорию и иронию своего отринутого искупления. «Что может находиться над адом, как не рай? Верно, верно, — говорил он самому себе, — что меня отвергли внизу, ведь меня бросили туда сверху. Тюрьма самого себя еще не готова к свободе».

Атон окунул руку в холодную воду и обтер лоб. Он знал эту воду, эту реку, этот ручей, что втекал с одной стороны горы — и никогда не вытекал с другой.

Миньонетка не спрашивала, как он освободился. Естественно, что у него, как и у нее, было для этого достаточно способов. Они гуляли вдвоем по лесу Хвеи, по их месту встречи, и осенявшие их толстоствольные деревья с радостью воспринимали игру их чувств.

Лесная нимфа явилась во всем великолепии; ее волосы пламенели на фоне светло-зеленого платья. Легкие ноги ступали по сухой листве стародавних лет, а пальцы с восторгом сжимали его руку. Она сказала, и он давно это признал, что не может быть женщины, сравнимой с ней. Отзвук прерванной песни окружал ее: мучение, восхищение, сущность, квинтэссенция…

— А у тебя в Хтоне была женщина? — спросила она, игриво сознавая, что любая смертная — всего лишь статуэтка.

Атон пытался вспомнить, представить себе другую женщину, любую другую; в присутствии Злобы это было невозможно.

— Не помню.

— Ты изменился, — сказала она. — Ты изменился, Атон, и это дело рук женщины. Расскажи.

— У меня была миньонетка.

Ее пальцы напряглись. Никогда раньше он не видел ее удивленной. Она молчала.

— Да, — сказал он. — Но у нее не было песни. — Вот и все, ни объяснения, ни монологи не нужны. Невзгода забыта после единственной ночи странного романа. Ни внешность, ни природа миньонетки не служили основой его любви — лишь женщина детского видения, родившая музыку и волшебство его юности. О радость!..

Лес кончился, открыв асфальтированное шоссе — горячие черные волны катились в океан. Вдали над шоссе поднимался космочелнок, готовый к полету для стыковки. Царство исследований и путешествий, военных и торговых флотов. Казалось, миньонетка шагает рядом с ним в форме: симпатичная, умелая, суровая, беспощадная, женственная.

— Больше никакого космоса, Капитан?

— Никакого, Машинист.

— Ты могла бы вернуться, когда я отправился в Хтон.

Она уверенно покачала головой:

— Простодушные ксесты знали, а слух в космосе распространяется быстро. Для миньонетки смертельно опасно разгуливать в открытую среди мужчин. И…

— И?..

Злоба умолкла, и этого было достаточно. Космотель…

Они пересекли черный жар, вышли в поле хвей, отцовское поле, и пошли среди молодых растений, которые, как и он, тянулись к предмету своей любви. Небо над ними отступало перед опускающимися тучами; зарождалась летняя гроза.