Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают - Артем Драбкин

14 сентября 1941 года снова снимаемся с места и на этот раз через всю Германию следуем в Сувалки. Отсюда своим ходом движемся в район Рославля. По прибытии принимаем новые танки Pz-III в количестве 22 машины на роту. Разместились в каком-то сарае. Да, это не Западная Европа!

23 сентября заняли позиции южнее Рославля, а я забрал лишние грузовики нескольких рот и получил от командира батальона приказ обождать пока с машинами до прибытия вестового.

– Что вы тогда знали о России?

– Моя тетя во время Первой мировой войны вышла замуж за пленного русского солдата. Он остался в Германии и работал таксистом. Когда к власти пришли национал-социалисты, он вернулся обратно в Россию и забрал туда свою жену. Они долгие годы жили в Свердловске, но мы ни разу не получили от них никакой весточки. Но можно сказать, что я почти ничего не знал о России.

– Что вас больше всего удивило, когда вы попали в Россию?

– Я просто делал свою работу. Страна мне понравилась, и люди тоже. С теми, кто оставался во время нашего наступления, у нас были дружеские отношения. Часто вместе ужинали с водкой… Да, да, это было хорошо! Когда у нас была лишняя еда, мы отдавали ее людям. Мы спали на полу, на соломе, бабушка с маленькими детьми на печке…

2 октября 1941 года начинается наступательная операция с целью овладения Москвой. 2-я танковая дивизия (3-й танковый полк дивизии) сначала подчинена 40-му армейскому моторизированному корпусу 4-й танковой группы. Наша первая цель – город Вязьма. Два дня спустя я получил приказ подтянуть колонну грузовиков. Выполнил его, а вскоре получил аналогичный. Но потом, поскольку приказы уже не поступали, я действовал самостоятельно. Случалось, что я так увлекался, что выводил машины чуть ли не на передовую. Со временем роты 1-го батальона забирали свои грузовики по мере того, как их машины выходили из строя. Так что к прибытию в Вязьму у меня в распоряжении остается всего лишь 2 машины. Я обратился к командиру с просьбой раздать оставшиеся грузовики, а меня направить в свою родную 1-ю роту.

14 октября я доложил о прибытии командиру роты оберлейтенанту фон Боксбергу и вследствие потерь личного состава назначен командиром танка в 1-м взводе. Убитого командира танка, лейтенанта, я помнил еще по греческой кампании.

В боевое соприкосновение с противником мы практически не вступаем, русские отступают, оказывая весьма слабое сопротивление. 26 октября мы выходим к Волоколамску. В ходе наступления мой танк получил пробоину справа, но повреждения были незначительные.

Надо сказать, что зима 1941 года была для нас сюрпризом. У нас не было зимней одежды, только вязаные перчатки, шарфы, тонкая суконная шинель и одеяло. Я, как командир танка, во время атаки в танке стоял, но, когда мы куда-то ехали, я на мое сиденье подстилал солому. Бумагой или газетами мы не обматывались. Танки гусеницами примерзали к земле, моторы приходилось заводить каждый час, чтобы не замерзло масло. Если останавливались в домах, то снимали аккумуляторы и брали их в дом, чтобы они не замерзли. Но в домах остановиться не всегда получалось, очень часто мы ночевали в лесу. Бывало, что рыли траншею, выстилали ее соломой или листьями, сверху наезжали танком и потом туда залезали спать, но часто мы просто спали в танке, сидя на своих сиденьях. Если ты дотрагивался рукой без перчатки до танка, то кожа оставалась на броне. В период распутицы проезжими можно было назвать только несколько главных дорог. Практически прекратился подвоз снабжения – нет ни горючего, ни боеприпасов. Приходилось из мелкой семенной картошки варить похлебку. Выпекаемый в нашей полковой пекарне хлеб промерзал, и его надо было оттаивать. Тому, кто этим правилом пренебрегал, приходилось расплачиваться сильнейшим расстройством желудка.

– У русских танков был танковый брезент. У немецких танков такое было?

– Нет. У нас его не было. Единственное, что мы выучили у русских, – это окапывание танка.

Там же под Москвой мы впервые услышали Сталинский орган. В первый раз мы испугались. Но, во-первых, танкам он сильно навредить не мог, а во-вторых, они стреляли в одно и то же время. Так что мы знали, когда пора идти в укрытие. Больше мы боялись противотанковых пушек калибра 7,62 сантиметра, которые называли ратш-бум – потому что сначала был слышен разрыв снаряда и только потом звук выстрела.

13 ноября 1941 года командование ротой принял оберлейтенант Штоннен, ранее адъютант командира полка.

После того как с 14 ноября землю сковал мороз, возобновился и войсковой подвоз. Температура упала до минус 20–25 градусов.

15 или 16 ноября наступление продолжилось. Однажды мне на своем танке пришлось выполнять задачу командира головной походной заставы. Прямо при въезде в лесной массив машина напоролась на мину. Взрывом сорвало левую гусеницу и повредило несколько опорных катков. Естественно, машина выбыла, а с ней и я, командование заставой принял на себя мой командир взвода. Группа ушла вперед, а мы с экипажем остались для устранения неисправности. Кое-как справившись, несмотря на погнутые опорные катки, я все же нагнал роту. Позже повреждения устранили ремонтники.

В ходе ожесточенных боев в районе Солнечногорска мы вышли к шоссе Клин-Москва, но темп наступления падал. Вскоре был тяжело ранен и мой командир взвода. 1 декабря 1941 года он умер от ран в госпитале.

– Какие приказы вы отдавали экипажу?

– В танке было пять человек: командир, заряжающий, наводчик, радист и водитель. В танке было переговорное устройство, с помощью которого мы общались друг с другом. Командир отдавал приказы: «по танкам», «завести мотор», «вперед». Наводчик сам искал цель, а я, как командир, его поддерживал. В командирской башенке были смотровые щели, закрытые толстым стеклом, которое мы называли «нинон». Эти блоки можно было вытащить, что мы и делали, потому что через стекло было видно плохо. Лучше, когда его не было и можно было смотреть в бинокль. Наверху был люк, командир мог его закрыть, но никто этого не делал, потому что, если танк подбит, из него надо было быстро выскакивать, а если люк был закрыт, то этого не сделаешь. Многие командиры танков погибли, потому что они высовывались из танка. Я так не делал.

– Наводчик сидел прямо перед вами, вы ему отдавали приказы по переговорному устройству или руками? Например, вы увидели справа вражеский танк, какие команды вы отдавали наводчику?

– По ситуации. Допустим, если мы вовремя заметили танк справа по ходу движения, то я говорил наводчику: «Башню на три часа». Наводчик поворачивал башню мотором. Все команды отдавались через переговорное устройство. Только во время ночных маршей я вставал за водителем танка и стучал ему по плечам, куда ему надо поворачивать налево или направо.

Так же, голосом, давались команды заряжающему. Надо сказать, заряжающий ничего не видел, он вообще не знал, что происходит снаружи, только выполнял команды, каким снарядом зарядить орудие.

– Как вы оцениваете ваш Pz-III по сравнению с русскими танками?

– Сначала, пока мы не увидели Т-34, наш Pz-III был немного сильнее и маневренней. Потом, когда появился Т-34, я бы сказал, что они были равноценными. Еще у русских был КВ – КВ-1 и КВ-2. Они были лучше бронированы. С ними нам было сложно тягаться. В 1941 году у нас было преимущество по сравнению с русскими танками, поскольку у нас было радио, а у русских, насколько я знаю, радио не было. Это сильно упрощало ведение боя.