Отель - мир - Али Смит

А в хмуром городке далеко на юге блеклая тень актера-ребенка Соломона Пейви, умершего, едва тринадцать разменяв[48], почти четыреста лет назад, летом 1602 года, отправляется бродить по городу всякий раз после грубого пробуждения, стоит кому-нибудь прочесть стихотворение его памяти, сочиненное Беном Джонсоном[49], который знал его как одного из «детей придворных балов»[50]; призрак бродит по реконструированному театру «Глобус»[51], здесь все как прежде, но ни волшебства, ни смрада прошлого нет и в помине. Зыбкое воспоминание об актере бродит за кулисами, по галерке и балкону. Театр закрыт — межсезонье. Еще не настало время для завсегдатаев ресторанов и обширного фойе, застланного ковром. В этом году здесь шли сплошь пьесы эпохи Возрождения, а сам Соломон Пейви (в капкане эпитафии Джонсона, лишившего беднягу достойного и сладкого забвения) сегодня выбирает Уильяма, который написал свои «Ошибки» до рождения, «Цезаря» — при жизни, а «Клеопатру», к своему великому сожалению, — после кончины мальчика, которому посчастливилось играть лишь стариков, и, умерев на пороге юности, так и не довелось раскрыться в роли Джульетты, которой, впрочем, было бы далеко до его Клеопатры — Счастливый конь! Гордись, что под Антонием ты ходишь[52]— декламируя строки безмолвным фальцетом, он пересекает деревянную сцену и попадает в безлюдный зал, потом одним прыжком перемахивает через стену и парит вдоль реки над головами людей, спешащих на работу или вяло бредущих домой по новому пешеходному мосту. И дальше, по течению бесконечной угрюмой реки, там, где высится Купол Тысячелетия[53], исторический памятник современности, чье шаровидное нутро по мере приближения нового года все больше наполняется страхами, бахвальством, пафосными речами и пустотой, где свист падающей сверху веревки призывает на мгновение призраков всех тех, кто упал в объятья смерти с виселицы, что, стояла здесь задолго до всяких куполов, и они несутся, раскачиваясь взад-вперед, мимо сонных сторожей, сквозь ворота с электросигнализацией, а камеры наблюдения прилежно фиксируют их отсутствие.

А где-то на юге страны, на севере ли, в каком-то городе (если угодно, хотя бы в том, с которым тесно связаны события этой книги, мелкие и значительные) призрак Дасти Спрингфилд, популярной певички шестидесятых, самоуверенный и растерянный, целеустремленный и нерешительный, вылетает из открытого окна дома с террасой на углу Шорт-стрит. Он парит над улицами и садами, над простертыми земельными владениями и свалками, над зловонными канализационными стоками, над бассейном, над отелем со старинными обшарпанными номерами, взмывает в небо, откуда его голосок доносится до города так слабо, что его и не слыхать. Но это не означает, что он вообще пропал; всю Шорт-стрит околдовал тот самый «влюбленный взгляд, твои глаза горят, сердцу правду говорят»; у Дасти высокий начес, глаза с черными стрелками, она совсем еще девочка, руки движутся в пантомиме, будто прижимают к груди дорогую вещицу, а та раз — и выскальзывает; этот взгляд, говорящий гораздо больше, чем могут выразить слова; взгляд, над которым не властно время; она рассказывает всем слушателям, всем-всем, кто ее слышит, что она ждала, так долго ждала, а обитатели домов на Шорт-стрит и ближайших улицах, которых каждое утро по будням ровно в семь будит ее голос, орущий на полную катушку в доме 14, лежат в кроватях, накрыв голову подушкой, потом угрюмо косятся на чашку слишком раннего кофе, приготовленного слишком быстро, слабо или крепко, швыряют оскорбления в стены своих спален, звонят с очередной жалобой по горячей линии Городского совета, злобно смотрят в окно или в открытую дверь на источник шума, с хмурым видом слушают восьмичасовые новости по радио-4[54], пока их показания в который раз записывает дежурный полицейского участка, заканчивающий смену, потом идут через дорогу, чтобы постучать в дверь дома 14 и, если там осмелятся открыть, пригрозить хозяину или хозяйке трепкой, но в полусне не замечая, что сами прислушиваются, а то и подпевают призраку Дасти, которая почти допела, дойдя до пошлого заключительного всхлипа, не бросай меня, поет она, и трехминутная песенка (подобно миллионам других двух-, трехминутных песенок про встречи и разлуки, находки и потери, про бесконечный круговорот любви и превратностей жизни) кончается, словно опускаясь на распластанных серых крыльях горлиц в сад, на хранящие росу ветви яблони-кислицы, плавно и безошибочно точно, чтобы обрести покой.

Утро. Женщина, которая по утрам моет лестницу и часть тротуара перед отелем с выложенной надписью «Глобал», уже выплеснула воду из ведра и убрала его вместе со шваброй в шкафчик. Она давно ушла домой. Слово «Глобал» пока что чистое; по нему прошлось совсем немного людей.

По всему городу, уже надев форму, завтракают дома девушки-кассирши из супермаркета (кроме тех, кто работает неполный день или у кого выходной, эти в основном дрыхнут или готовят завтрак для детей и мужей).

Люди, купившие вчера в аптеке «Бутс» прописанные лекарства, чувствуют себя лучше, хуже или без изменений. У кого-то простуда. Кто-то подхватил заразу. Кто-то ни на что не жалуется. У кого-то кружится голова, и сегодня им не рекомендуется иметь дело с механизмами. У одних температура поднялась, у других понизилась. Кто-то выздоровел во сне и встает бодрячком. А кто-то обнаружил или обнаружит, проснувшись, что лекарство никак не повлияло на его самочувствие.

Люди, томившиеся вчера в очереди в кино, просыпаются или еще спят. Лишь немногие из них припоминают, что вечером посмотрели фильм.

Инструкторша по вождению пьет на завтрак какао «Хорликс»; кофеин ее возбуждает. Она предается мыслям о ласках своего ученика. Ее муж никак не справится с галстуком. Она улыбается и отвечает на его вопросы, продолжая думать о том, как распаляется мальчишка в машине, зарывшись в ее одежду.

Ее ученик лежит утром в кровати и вспоминает прошедшие уроки. Она хороший инструктор? спросила вчера его мать (она платит за уроки). Да, ответил он. И покраснел. Она просто классная, она сказала, что скоро я смогу ездить без инструктора и с легкостью сдам на права после нужного количества уроков, говорит он. Впереди еще десять уроков. Интересно, что еще ему предстоит освоить?

Хозяйка кафетерия наслаждается тишиной, наступающей обычно перед утренним потоком посетителей. Она сделала себе сэндвич с ветчиной и принялась за свежую газету. Опять статья про извращенцев; это не так интересно, как вчерашняя статья про людей, ставших жертвами акулы. Зато после чтения у нее появляется ощущение духовного очищения, силы.