Собиратели ракушек - Розамунда Пилчер

Она прошла в гостиную, подложила еще одно полено в огонь. Брошенная газета по-прежнему лежала на полу. Пенелопа, наклонившись, подобрала ее и перечитала объявление «Бутби». А потом подошла к своему бюро и, аккуратно вырезав объявление, спрятала его в одном из ящичков.

Среди ночи она проснулась как от толчка. Поднялся ветер; в темноте за окнами снова лил дождь, струясь по дрожащим стеклам. «Я ездила в Корнуолл, но там все время лил дождь», — сказала Амабель. Порткеррис. Пенелопе вспомнилась ее комнатка в Карн-коттедже, где она девочкой лежала, как сейчас, в темноте, а далеко внизу шумно разливались по галечнику волны прибоя, и шевелились занавески на открытом окне, и лучи вращающегося маяка пробегали по беленым стенам. Вспомнился сад, где цвела пахучая эскалония; и засаженная деревьями дорога, уводящая на вересковые холмы; и вид, который открывался сверху: ширь залива, ослепительная морская синева. Море было одним из магнитов, тянувших ее в Корнуолл. В Глостершире тоже красиво, но моря здесь нет, а она так по нему соскучилась! Это правда, что Прошлое — другая страна. Но разве нельзя туда съездить? Что может ей помешать? Одна или с кем-нибудь, не важно. Пока еще не поздно, она отправится на запад и посетит тот щербатый коготь Британии, где когда-то жила и любила, где была молодой.

Ей было девятнадцать лет. Между сводками новостей, которые все с волнением кидались слушать, радио передавало модные танго и фокстроты — «Дождь идет», «Китайскую серенаду», музыку из последнего фильма с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Все лето городок был наводнен отдыхающими. Детские ведерки, лопатки, пахнущие резиной на жарком солнце пляжные мячи покупались нарасхват, светские дамы, живущие в гостинице «Замок», шокировали местных жителей, разгуливая по улицам в пляжных пижамах и загорая в вызывающих купальных костюмах — коротенькие трусики и открытые лифчики. Сейчас большая часть отдыхающих уехала, но те, кто остался, все еще бродили по берегу; тенты и кабинки пока не убирали.

Пенелопа шагала у кромки воды и смотрела на детей, играющих под присмотром нянь в форменных платьях, которые сидели в шезлонгах и вязали, то и дело бросая озабоченные взгляды на своих питомцев, а те строили замки из песка и с визгом бежали навстречу волнам по мелководью.

Было теплое солнечное воскресное утро, в такую погоду так и тянет из дому. Пенелопа позвала с собой Софи, но та сказала, что надо готовить обед, она решила запечь курицу в овощах. Папа́ после завтрака надел свою старую широкополую шляпу и пошел в мастерскую. Пенелопа зайдет за ним, они вместе вернутся в Карн-коттедж и, как всегда, сядут за уже накрытый стол.

— Попроси его не заходить в кафе, голубка. Сегодня не стоит. Возвращайтесь прямо домой.

Пенелопа обещала. К тому времени, как Софи подаст тушенную в овощах курицу, все уже свершится, вся страна будет знать.

Она подошла к концу пляжа: тут начинались скалы и был трамплин для прыжков в воду. Поднявшись по бетонным ступенькам, она оказалась на узкой, мощенной камнем улочке, которая вилась между неровными рядами выбеленных домов. Тут было великое множество кошек, которые ели рыбьи внутренности, выброшенные в канаву, а над головой кружили чайки, они садились на коньки крыш и на трубы, оглядывали мир холодными желтыми глазами и хрипло кричали, приглашая неведомо кого подраться.

У подножия горы стояла церковь. Звонили колокола, сзывая прихожан на утреннюю службу, и люди — их было много, гораздо больше, чем всегда, — тяжело ступали по усыпанной галькой дорожке и исчезали в темноте за высокими дубовыми дверями. Собрался весь город: темные костюмы и платья, строгие шляпы, серьезные лица, неторопливая походка. Никто не улыбался, не говорил друг другу: «Доброе утро».

Было без пяти одиннадцать. Прилив наполовину схлынул, и в порту привязанные к причалу рыбацкие лодки опустились обнажившимися днищами на деревянные подпорки. Какая странная, неожиданная пустота! Только несколько мальчишек гоняли старую банку из-под сардин, да на той стороне залива рыбак чинил свою лодку. Удары молотка громко разносились над опустевшим берегом.

Раздался бой церковных часов, и облепившие колокольню чайки сорвались облаком белых плещущих крыльев, громко возмущаясь, что мелодичный звон их потревожил. Пенелопа медленно побрела дальше, засунув руки в карманы вязаного жакета; налетающий порывами ветер трепал ее длинные темные волосы, закрывая лицо. И вдруг она почувствовала, что совершенно одна. Вокруг не было ни души. Она пошла прочь из порта и, поднимаясь по крутой улочке, услышала из открытых окон последние удары Биг-Бена. Потом начал говорить голос. Ей представилось, как в домах все члены семьи собрались вокруг приемников и сидят рядом, поддерживая друг друга.

Теперь она была в самом сердце старого города, среди лабиринта мощенных камнем улочек, неожиданно выбегающих на площадь или на пустынное северное взморье. Она слышала, как на берегу с шумом разбиваются волны, чувствовала, как крепчает ветер. Он подхватывал подол ее ситцевого платья, трепал волосы. Она повернула за угол и увидела берег, лавочку миссис Томас — хозяйка открыла ее на час-полтора, чтобы продать газеты. Их кипы высились на прилавке возле двери, чернели заголовки, высокие и мрачные, будто надгробные памятники. В кармане у Пенелопы было несколько мелких монет. От волнения ей ужасно захотелось есть, она вошла в лавочку и купила за два пенса мятную шоколадку.

— Вышла погулять, деточка? — спросила миссис Томас.

— Да. Иду за папа́. Он в мастерской.

— И умница, что гуляешь, утро-то какое славное.

— Да.

— Ну вот, наконец-то началось. — Она протянула Пенелопе плитку шоколада. — Мы объявили войну этим проклятым немцам, мистер Чемберлен сейчас сообщил. — Миссис Томас было шестьдесят лет. Она уже пережила одну мировую войну, так же как отец Пенелопы и миллионы ни в чем не повинных жителей Европы. В 1916 году был убит ее муж, а сейчас сына Стивена уже призвали рядовым в пехотный полк под командованием герцога Корнуэльского. — Так уж, видно, суждено. Нельзя больше оставаться в стороне. Несчастные поляки погибают тысячами.

— Да, конечно.

Пенелопа взяла шоколадку.

— Передай папе привет, деточка. Он в добром здравии, надеюсь?

— Да, спасибо.

— Ну, до свидания, деточка.

— До свидания.

Выйдя на улицу, Пенелопа вдруг сразу замерзла. Ветер разыгрался и насквозь пронизывал ее одежду — легкое ситцевое платье и вязаный жакет. Она развернула шоколадку и откусила. Война… Она подняла глаза к небу, словно ожидая, что в нем уже появились эскадрильи бомбардировщиков, какие она видела в кино: они шли друг за другом, точно волны прибоя, накрывая огнем Польшу. Но в вышине были только быстро летящие облака. Война. Какое странное слово. Как смерть. Чем чаще ты его произносишь, чем глубже вдумываешься, тем дальше от тебя ускользает его смысл. Откусывая шоколад, она шла по узкой мощеной улочке к мастерской Лоренса Стерна. Сейчас он обнимет ее, а она скажет, что пора домой, мама ждет к обеду и просила сегодня не заглядывать в кафе и не пить пиво, и еще она ему скажет, что война все-таки началась.