В Москве-реке крокодилы не ловятся - Федора Кайгородова

— Нет! — ответила я сама себе, — причина простая, командир помогает мне расследовать дело! Без него я ни за что бы не решилась войти в трюм! Да, хорош помощничек! — тут же иронически возразила себе я. — А кто меня ставит в неловкие ситуации? И все — таки, — вынуждена была признаться себе я, — без него мне на этом корабле будет неуютно.

— Ты скоро от нас уйдешь? — вдруг спросил Саша, запахивая куртку на груди.

Я так задумалась, что совершенно про него забыла. Я заметила, что он не носит шарфа, а куртку застегивает до середины, что можно расценить либо как моряцкую любовь к ветрам, либо как пустое бахвальство.

— Да, наверное, — ответила я. — Мне уже есть о чем писать.

— Предположим, ты многих узнала, но не всех. Тебе же, наверное, люди с интересной судьбой любопытны, а не просто начальники?

— Отчасти ты прав? Ты знаешь таких? Или не хочешь, чтобы я уезжала? — я повернулась к Саше.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — прямо ответил Саша. — И, кажется, ты не вполне выполнила свою задачу? — с легким оттенком вопроса заметил Саша.

Предположим, я и сама так думаю, но что может быть известно первому вестовому на эту тему?

— А какая у меня задача? — насторожилась я.

— Узнать получше людей! — отбарабанил Саша Комаров. — А кого ты знаешь? Трех — четырех, не больше. Вот, к примеру, ты знаешь, что наш кок — бывший военный моряк. Служил на севере.

— Александр, ты, наверное, замерз? — засмеялась я.

— А как это связано?

— Напрямую. Когда замерзнешь — повар тебе кажется лучшим человеком на свете, — ответила я.

— Да, не помешало бы чайку горяченького хлебнуть! — ответил Саша. — И кстати, тебе тоже не помешает погреться!

Мы уже повернулись, чтобы идти на камбуз, и тут я заметила командира, которого Чарли как всегда тащил на свою чертову прогулку.

Взяв Сашу за плечи, я засмеялась и натянула молнию его куртки до конца, чуть не прищемив парнишке подбородок. Он явно удивился, хотел схватить мои руки, но не успел, я спрятала их в карманы. И лишь потом он заметил Перова. Двое мужчин окинули друг друга презрительным взглядом и отвернулись. Чарли, проходя мимо нас, оскалил пасть и угрожающе зарычал.

— Пойдем, Сашенька! — добавила я, беря под руку своего кавалера и разворачивая его в сторону жилого отсека.

Иван Иванович Иванец в одиночестве коротал часы на кухне. Перед ним стояла огромная жестяная кружка с крепчайшим чаем. Отхлебывая по глоточку темной и очень крепкой жижи, он с наслаждением выдыхал сигаретный дым, который затем закручивался в замысловатые кольца и, ударяясь о потолок, стекал обратно. Иван Иваныч ценил уединенность — это то, что ему недоставало на государевой службе.

— Надеюсь, я не обязан вести с вами разговоры? — неприветливо спросил кок, едва мы вошли на камбуз. — Ко мне весь день ходят непрошенные гости, которые к тому же пытаются развлечь меня, не спрашивая, нужно ли это мне.

— Нет, не обязаны! — ответила я. — Но в качество пожелания хотелось бы пообщаться!

— Ну, разве что с дамой! — ответил Иван Иваныч. — А ты извини, братец, — обратился он к Саше, — пей свой чай, кофе, компот, кипяток и уходи!

Налив по стакану чаю, — мне кажется, в стакане на блюдечке есть какая — то изысканность — мы уселись за дальний столик, стараясь не обращать внимания на грубоватого работника общепита. Говорить ни о чем не хотелось — недружелюбие витало над нами как сигаретный дым, и окутывало буквально кольцами. Похожий на сытого кота Иванец наблюдал за нами с усмешкой, не выпуская сигарету из губ. Курить на камбузе разрешалось исключительно коку. Он его выбил, сославшись на то, что он находится на рабочем месте, в то время, как все другие отдыхают. У кока была типичная для поваров высокого класса внешность: довольно плотный, но не полный, сильные уверенные руки. Темные глаза, всегда готовые то вспыхнуть от гнева, то загореться ласковым блеском, легкая щетина яркого брюнета и ухоженные усы делали его похожим на героя — любовника.

Вскоре в кают — компании появился еще один посетитель — завхоз, который выглядел исключительно радостным, видимо, в поисках зеркала он обнаружил какой-нибудь склад старинных амальгам. Даже его красный простуженный носик светился довольством.

— А вот то, что вы просили! — сказал он, внося высокое зеркало в витиеватой деревянной раме.

Он поставил его возле двери, и сквозь слой пыли я увидела свое отражение, которым осталась весьма недовольна — что за перекошенная рожа? Но само зеркало было настолько необычным, что сразу становилось понятно, что такие делали в прошлом веке: узкая верхняя часть, переплетенная виноградными лозами, и округлая нижняя, более массивная.

— Спасибо, Станислав Сергеевич! — смутилась я от его заботливости. — Как быстро вы разобрались в своих завалах!

— О, да! — он расцвел от похвалы. — Я прекрасно знаю, где что находится. Его только слегка почистить надо — и получите прекрасное отражение. Распишитесь вот здесь! — он протянул мне накладную расходов и ручку.

«Странная какая ручка!» — подумала я, задержав в пальцах символ завхозовской экономности. Обычная дешевая ручка была наращена кусочком пластмассы и запаяна сверху. Видимо, у ручки испортился колпачок, и Картов таким образом продлил ей жизнь. С большой осторожностью взяв в руки этот шедевр ручкиного долголетия, я не осмелилась прикоснуться им к бумаге. Изнемогая от старости, ручка продолжала исполнять свои обязанности, но ей это давалось со скрипом.

— Еще сломаю, — пробормотала я, возвращая ручку завхозу и доставая свою.

Станислав Сергеевич плотно сжал губы в ниточку и втянул голову в плечи, как будто ожидая насмешек, и с готовностью подставил лист бумаги.

— Вот и славненько! — сказал он, укладывая драгоценный лист в бумажную папочку и пряча под мышку.

Он быстренько засеменил к выходу, оставив зеркало возле входа. Мы ошеломленно смотрели ему вслед. Если существует величие униженности, то нам его продемонстрировали в полной мере. Даже привыкший к ерничеству Саша, нахлобучив кепку на голову, собрался уходить.

Он уже было шагнул за порог, но потом вернулся, кивнув на зеркало:

— Я отнесу?

Мне уже следовало приступить к налаживанию контактов с коком, но я тянула время: меня смущал его насмешливый вид.

— Ну, что ж приступим! — предложила я, отставив стакан.

Иван Иваныч налил еще одну кружку чая, теперь уже умеренной крепости, стряхнул в нее, не глядя, полвазочки сахара, но размешивать не стал. Потом, раскачиваясь на ровном полу, прошел на кухню и вернулся с полной тарелкой оладьев. Поставив тарелку передо мной, кок втянул в себя длинный глоток чаю, прислушался к внутренним ощущениям и слегка помешал в кружке ложечкой. Я так полагаю, что кок Иван Иванович Иванец весьма трепетно относится к своему здоровью и к требованиям собственного организма.