Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс

Итак, я актер, полноправный актер (и я им нужен, разве нет?). Но это еще только начало!..

Позвольте мне перевести дух, дайте хлебнуть вина, потому что, Боже мой, Смуглая леди уже совсем близко. Еще немного — и она появится на сцене… Уильям впервые ее увидел, когда шел из Бишопсгейта в церковь Святой Елены. Она вышла из кареты перед домом недалеко от церкви: дама в опущенной вуали, в сопровождении служанки. Дул порывистый осенний ветер, на какие-то доли мгновения ее вуаль приподнялась, и Уильям увидел это дивное лицо. Смуглая кожа под вуалью казалась золотистой, словно сияющей изнутри. Ему вспомнилась другая осень, та давняя осень в Бристоле, вспомнилось жгучее чувство стыда. Тогда юного Уилла вышвырнули из борделя с темнокожими шлюхами из-за того, что у него не оказалось при себе нескольких серебряных монеток. Теперь было все иначе. Смуглая женщина была совсем не похожа ни на содержанку, ни на сводню… Новенькая карета, запряженная парой холеных чубарых коней. Толстый кучер неспешно слез с облучка. Дверь дома распахнулась, и взгляду Уильяма открылись некоторые детали, говорящие о зажиточности хозяев, — портрет в золоченой раме на стене прихожей, столик с серебряным канделябром… И затем чудесное видение исчезло. Неужели это лишь показалось? Они репетировали «Ромео» в «Театре», и во время перерыва Уильям спросил про эту смуглую даму у старого Джеймса Бербеджа. Старик, оказывается, знал о ней; он вообще знал все, что происходило в Шордиче и его окрестностях.

— Про нее ходит много домыслов и легенд, — заговорил Бербедж в присущей ему порывистой манере. — Сама же она говорит (по крайней мере, так утверждают те, кому она якобы сама это рассказала), что родом она из Ост-Индии, а в Англию ее привез еще ребенком сам сэр Фрэнсис Дрейк на своей «Золотой лани», которая ньше почила близ Дентфорда. Говорят, что мать и отец этой девушки были маврами, выходцами из тамошнего знатного рода, и что их убили люди Дрейка. Так она осталась круглой сиротой. Из жалости ее взяли с собой в Англию и подыскали ей здесь новую семью. Еще говорят, что Тайный совет выдал одному бристольскому джентльмену круглую сумму на ее воспитание, чтобы она стала настоящей английской леди. Что ж, англичанкой ее не сделает даже чудо. Но вот что касается леди…

— Бристоль? Вы сказали, Бристоль?

— Так говорят все, но можно ли этому верить… Я точно знаю, что одно время она жила в Кларкен-веле, в доме «Лебедь» на Тернбул-стрит, и что у нее были знакомые среди джентльменов из «Грейз-Инн». Дамочка она состоятельная, при деньгах, это сразу видно, но вот как ей эти деньги достались — вопрос спорный. Если ей верить, то выходит, что тот джентльмен из Бристоля, ее приемный отец, умер и оставил ей кое-что в наследство. Звучит правдоподобно. Особенно для тех, кто не знает о нравах бристольских работорговцев. Так что и приемная семья, и эта якобы наследство…

— А как ее зовут?

— Имя у нее иностранное, языческое, кажется, магометанское, но здесь она живет под христианским именем. Кажется, я слышал, как ее называли госпожой Люси. Она приходила к нам в «Театр» всего один раз, под полумаской, с золотым футлярчиком с духами в руке, закрытая вуалью, как истинная христианка и благородная леди. Ей, по-моему, года двадцать два-двадцать три.

Уильям понимал, что предаваться старым фантазиям неправильно и даже вредно, тем более сейчас, когда он так решительно настроен обеспечить себе блестящее будущее. Но ноги сами несли его к тому дому, где жила смуглая леди, и всякий раз, отправляясь поутру на прогулку, Уильям придумывал новые причины, чтобы пройти мимо того места. Колокол церкви Святой Елены был для него напоминанием о существовании этой милой особы, которая прежде была язычницей или магометанкой, а теперь жила под сенью христианского храма. Так что же он хотел узнать? Чем эта странная смуглая дама занимается в этом прекрасном доме? Возможно, смуглая леди напомнила Уильяму его давнюю мальчишескую мечту о богатстве, морских путешествиях и экзотических островах. И юность, его юность, которая теперь сохранилась только в пьесах и поэмах, юность, безвозвратно ушедшую от него за время дружбы с Гарри… А ведь еще столько лет прошло в бедности и обучении перчаточному ремеслу, а потом была поспешная женитьба на строптивой девице, которая обвела юношу вокруг пальца… В мечтах Уильям видел себя помолодевшим на десять лет, стоящим на площади у фонтана, со шпагой в руке — этакий знатный красавец влюбленный. Однако в зеркале на стене его комнаты по-прежнему отражалось усталое лицо с потухшими глазами и большими залысинами надо лбом. Созерцание белого листа бумаги приносило Уильяму куда больше удовольствия, чем разглядывание своего отражения в голубоватом стекле. Он дописывал последние сцены новой пьесы, слова складывались в остроумный стих словно сами по себе (ах, молодость, любовь!). Все получалось очень мило и изысканно, в духе Грина и Марло, и вовсе не походило на низкопробные вирши халтурщика-рифмоплета. Неужели он замахнулся на слишком многое — быть поэтом и одновременно благородным джентльменом? Вряд ли можно так много требовать от этого ненадежного, эфемерного мира…

Он увидел свою смуглую леди снова, на этот раз без вуали. Осенью, погожим ноябрьским днем. Было тепло, пригревало солнце, и казалось, что снова пришла весна. Проходя мимо заветного дома, Уильям привычно посмотрел в окно и увидел там девушку. Она стояла перед раскрытым окном, опершись локтями о подоконник, зачарованная великолепием солнечного утра. У девушки были худые, но очень изящные руки; на плечи был накинут белый шерстяной платок, защищающий от утренней прохлады; глубокое декольте платья открывало соблазнительную и манящую ложбинку между грудями. Что же до ее лица, то оно имело большое сходство с лицомтой, другой темнокожей девушки, с которой Уильяму пришлось столкнуться в свое время: тот же широкий, хотя и не лишенный изящества нос, пухлые губы… У смуглой леди были темно-карие глаза, живой и проницательный взгляд, но Уильяму почему-то показалось, что эти влажные глаза могут быстро наполняться слезами. Она разговаривала с кем-то стоявшим у нее за спиной и невидимым с улицы, возможно со служанкой. Разобрать слова было невозможно, но Уильям заметил, что девушка надменно улыбается. Она знает себе цену, в этом не было никакого сомнения. Уильям стоял и жадно пожирал ее взглядом. Ее глаза, до того лениво созерцавшие почти пустынную улицу (ну, играли там двое мальчишек, проехал на белом коне толстяк, с виду похожий на турка, прошел ремесленник…). Наконец глаза смуглой леди встретились с его глазами; Уильям постарался задержать ее взгляд; она же, похоже, смутилась: засмеялась, поспешно отвернулась и захлопнула окно.

Больше он ее не видел, по крайней мере до Рождества, но в ту пору у него было полно других забот, так что времени на любовные грезы попросту не оставалось (и все-таки, проходя мимо ее дома и кутаясь в полы теплого плаща, Уильям нет-нет да и задавался вопросом о том, где она может быть: не заболела ли? не уехала ли из города навсегда? а что, если она бывает в Англии лишь время от времени, наездами?). Как Уильям и предполагал, его «Ромео» произвел настоящий фурор: школяры из «Грейз-Инн» попросили разрешения поставить у себя на Рождество «Комедию ошибок», «Театр» был у всех на слуху, а знатная публика назвала это заведение «обителью музы милейшего мастера Шекспира». Четвертого января (незадолго до этого Уильям начал вести дневник, потому и запомнил точную дату) ему домой нанес визит Гарри.