Золотой истукан - Явдат Ильясов

— Хватит!!! — заорал Роман. С этих пор на всю жизнь он люто, смертельной ненавистью, возненавидел всяческое словоблудие. — Кто же он, твой бог, который вчера говорил одно, а днесь говорит другое, совсем обратное вчерашнему?!

— Всесветный лгун! — зло ответил Карась за проповедника. — И учение его — обман, паскудный и гнусный.

Киракоса затрясло от этих кощунственных слов.

— Ты… — задыхаясь, — так говоришь… о единственно истинной вере?! — Он перестал пятиться, и даже двинулся на них, вскинув посох.

— Единственно истинная? — Карась не испугался его бешеных глаз. — Будь она такой — не распалась бы сразу, едва возникши, на сто разных толков, не похожих один на другой. И коли это — единственно истинное, верное, неоспоримое учение, почему оно само не озарит светом великой правды своей все умы на земле? Что это за правда, которую надо вколачивать в головы обухом? Кому ты поверил, Руслан, друг мой бедный?! На кой ляд тебе хитрый и злой Христос? Поищем бога умнее, добрее…

— Убей его! — крикнул Роману старик. — Ибо сказано в книге Второзаконие: «Если будет уговаривать тебя… друг твой, который для тебя как душа твоя, говоря: «Пойдем и будем служить богам иным…» — да не пощадит глаз твой, не жалей его и не прикрывай его, но убей его…»

— Хватит брехать, старый пес!!! — зарычал Роман. Он будто тронулся умом, был не в себе, — как был бы не в себе человек, который много дней и ночей, много долгих тоскливых лет томился в сырой холодной темнице и перед которым однажды, откинув крышку лаза и крикнув: «Выходи, ты свободен!» — со смехом захлопнули крышку, едва он, ослепший от яркого света, ринулся к выходу…

Роман — какой Роман? — уже вновь Руслан! — сорвал с груди медный крест и ладонью с крестом запечатал уста святого странника. Левой рукой схватил старика за белый затылок и так, за голову, поволок в заросли ивняка во влажной низине.

Он сам не знал, что хочет сделать с проповедником, он просто возненавидел его, устал от его бесконечных словоизвержений и хотел заставить его умолкнуть.

Может, он задушил бы мудреца, но тут Карась предложил:

— Не высечь ли нам его? А, Еруслан?

Руслан — обрадованно:

— Давай!

— Я живо нарежу лозы, а ты пока свяжи мерзавца и спусти ему порты.

— Рот, может, кляпом заткнуть? Вопить будет.

— Э, не возись! Пусть вопит. Кто услышит, — вон шум какой в степи. — В степи жутко голосили хазарские дети, бабы. Одуряюще пахло кровью.

Но, увлекшись затеей, Руслан и Карась не заметили, как их окружили готы…

Уже в воротах Самандара, куда привезли двух бунтовщиков, Руслан, весь избитый, связанный, услышал, как сквозь сон, голос бека Уйгуна, который злым шепотом говорил кому-то, должно быть, соплеменнику:

— Хазары теперь христиане. Значит, нам, булгарам, надобно принять им назло веру «покорных богу».

Руслан — с яростью — внутренне: «Бог, бог! Кто же он есть?! Дубина в руках хитроумных людей, пугало, которым враждующие племена стращают друг друга?

И кто правит — он людьми, или они вертят им всяк на свой лад?»

…Она схватила его за одежду его и

сказала: ложись со мною. Но он, оставив

одежду свою в руках ее, побежал…

Бытие, XXXIX, 10–12.

У них обычно на устах: «Я иудей, я —

христианин, поверь мне, я тебя не обману».

Зловредные скоты! Кто не говорит ничего

подобного и просто признает себя человеком,

гораздо лучше вас.

Уриэль д'Акоста.

— Зачем добро губить? — нахмурился Алп-Ильтувар, когда посрамленный старец Киракос, указав на Руслана, потребовал: «Убей его! Ибо сказано: отступнику от веры смерть. — И, ткнув Карася палкой в бок: — Этого тоже, Он хотел надругаться над саном моим и достоинством». — Зачем? Рабы здоровые, крепкие. И к тому же они — не мое достояние. Это имущество кагана. Завтра идет караван в Итиль. Отправлю их и других русичей к его величеству кагану, — он поступит с ними как захочет.

Алп-Ильтувар покосился на проповедника, озорно подмигнул Карасю, — и, не удержавшись, фыркнул.

Обиженный странник ушел, бормоча проклятья.

Князь спохватился: нехорошо он себя ведет, не подобающе беку, помрачнел, напустился на бунтовщиков:

— Наглецы! Тут дело… государственное… а вы из него потеху сотворили. Где это видано: старца святого пороть?!

— Подале б от этаких потех, — вздохнул Карась. — Кровавые потехи. Какой же ты князь, ежели свой народ даешь в обиду хитрым чужакам?

— Даю, — чтобы мой народ меня не обидел. Э! Нашел я, с кем о делах своих толковать. Сидите, помалкивайте. Благодарите меня, что не убил я вас, как хочет того Киракос. Вы мне по душе. Люблю лихих молодцов. Я и сам был смолоду озорной… — И князь, вспомнив, должно быть, какую-то давнюю свою проделку и усмотрев в поступке этих двух русичей нечто сходное, расхохотался.

Карась:

— Спасибо, родной! Спасибо, милый! Дай тебе новый твой бог стать каганом хазарским.

— А? — вздрогнул Алп-Ильтувар, как вор, пойманный на месте преступления. — Ну, ты. Не твоего ума это дело. Молчи.

— Верно, не моего! — с готовностью — Карась. — Молчу, светлый князь, молчу.

— Вы опасные люди, — задумался бек. — Может, И впрямь вас убить?

— Что ты, что ты, светлый князь! — завопил Карась. — Что ты, что ты, наш распрекрасный! Зачем добро губить?

— А ты что скажешь? — савур — Руслану.

— А мне теперь на все наплевать. Хочешь убить — убей. Нашел, чем удивить.

— Обманулся в ромейской вере? — усмехнулся князь понимающе. — На что она тебе? Мне нужна, чтобы править моим народом, моему народу — чтобы мне подчиняться. А тебе, рабу, надо думать, как выжить и, если удастся, домой убежать. Ну, будьте здоровы.

— А князь-то… свойский, — усмехнулся Карась, когда бек вышел из хижины, где их держали под стражей.

— Вот завтра наденет тебе на шею рогатку — узнаешь, какой он свойский, — проворчал Руслан.

…Не осенял на сей раз Киракос уходящих крестным знамением. Только один человек и нашелся, чтоб помахать им вослед. И тут — гот Иоанн.

— Бросар! — кричал, зло смеясь. — О, бросар…

— Чтоб тебе сгинуть, — плевался Руслан.

Больше нигде, никогда он не встречался с ним. Также, как и с добрым Урузмагом. Алан Урузмаг покинул столицу еще зимой, обнявшись с Русланом и Карасем и даже прослезившись на прощание. Это был человек. Он-то и был юному смерду в пути истинным братом. Зато впереди ждали Руслана новые встречи — чаще печальные, чем радостные.

Остались вдали сады, виноградники и огороды, средь которых четко, как серый утес на кудрявом зеленом лугу, возвышался город Самандар. Степь началась.