Атаман Платов - Владимир Лесин

Около 11 часов утра Александр, прусский король Фридрих Вильгельм, цесаревич Константин и члены свиты прибыли на берег Немана и остановились в полуразрушенной корчме, над которой от крыши остались лишь стропила.

До чего же красив и статен был Александр Павлович! Денис Васильевич Давыдов «не спускал глаз с государя». Ему «показалось, что он прикрывал искусственным спокойствием и даже веселостью духа различные чувства, обуревавшие и невольно обнаружившиеся на ангельском взгляде его и на открытом высоком челе». А могло ли быть иначе перед свиданием «с величайшим полководцем, политиком, законодателем, администратором и завоевателем, поразившим в течение только двух лет войска всей Европы и уже дважды нашу армию и ныне стоящим на рубеже России»?

Конечно, Александр волновался. И все-таки надеялся поладить с Наполеоном. Он понимал, что в конечном счете речь пойдет лишь о разделе сфер влияния на Европейском континенте и использовании России против Англии, которая вела себя так дурно, пообещав выставить вспомогательный корпус, но не сделав этого.

Вбежавший флигель-адъютант выпалил:

— Едет, Ваше Величество, едет!

Александр взял шляпу, перчатки, не торопясь вышел из корчмы. На противоположном берегу увидел всадника, несущегося во весь опор впереди свиты между двух рядов Старой гвардии. Оба императора почти одновременно сели каждый в свою лодку. Король Фридрих Вильгельм не был приглашен. Судьба Пруссии решалась без его участия.

Александра сопровождали цесаревич Константин, главнокомандующий Беннигсен, барон Будберг, генерал-адъютанты Ливен и Уваров. С Наполеоном были Мюрат, Бертье, Бессьер, Дюрок и Коленкур. Наполеон первый вступил на плот, быстро пошел навстречу Александру. Поздоровались. Обнялись.

«Я так же, как и вы, ненавижу англичан и готов вас поддержать во всем, что вы предпримете против них» — вот первые слова, сказанные русским императором.

«В таком случае, — ответил император французов, — мы сможем договориться, и мир между нами будет заключен».

Александр не ошибся: разговор пошел именно в том направлении, в каком он и предполагал, — о разделе сфер влияния. «Мы скорее придем к соглашению, — сказал Наполеон, — если вступим в непосредственные переговоры, отстранив министров, которые нас нередко обманывают или же не понимают; мы вдвоем в один час более подвинем дела, чем наши посредники по прошествии нескольких дней. Между вами и мною никого не должно быть. Я буду вашим секретарем, а вы моим».

Ради удобства переговоров Наполеон предложил Александру переселиться в Тильзит, объявив город нейтральным, на что русский император с удовольствием согласился. Уступив настоятельным просьбам Александра, Наполеон позволил допустить на встречу на плоту Фридриха Вильгельма.

По окончании первой встречи Наполеон принял лиц государевой свиты. Нет необходимости рассказывать обо всех, но главнокомандующий стоит того: это он привел русскую армию в Тильзит. Император французов пожал ему руку и сказал:

— Генерал, вы были злы под Эйлау. Я всегда любовался вашим дарованием, еще более — вашей осторожностью.

Право же, возможно ли было забыть эти слова?! Беннигсен часто повторял их, и «каждый раз с новым удовольствием». По простоте душевной, иронизировал Денис Васильевич Давыдов, Леонтий Леонтьевич принял «эту полуэпиграмму за полный мадригал, ибо во мнении великих полководцев осторожность почитается последней военной добродетелью, а предприимчивость и отважность — первыми». Позднее, вспоминая события этой войны, Беннигсен повторил в «Записках» лишь первую часть фразы Наполеона — о том, каким он был «злым под Эйлау», хотя, по мнению Давыдова, великий полководец выразил «сим изречением» лишь «упорство и ярость, с какими дрались войска наши в этом сражении». Об «осторожности» же, отмеченной гением в действиях главнокомандующего, нет ни слова. А вот о «даровании» говорится на каждой странице. И очень подробно.

Александр I со свитой, батальоном преображенцев, командами кавалергардов, гвардейских гусар и казаков переселился в Тильзит. Официальные переговоры чередовались со встречами за обеденным столом и взаимными визитами, чтобы справиться о состоянии здоровья друг друга или преподнести презент, пригласить на смотр войск или на прогулку верхом. Русского императора почти всегда сопровождал прусский король Фридрих Вильгельм, очень тяготивший Наполеона своим присутствием. Победитель не упускал случая пошутить над ним. Однажды, нарочито внимательно разглядывая его мундир, он спросил гостя:

— Как вы умудряетесь застегивать столько пуговиц? Русский государь понравился Наполеону. «Друг мой, — сообщал он в письме Жозефине, — я только что виделся с императором Александром; я им очень доволен, он гораздо умнее, чем обычно считают… У него манеры самого любезного из парижан». В то же время проницательный корсиканец видел в нем натуру впечатлительную, изменчивую, падкую на лесть, легко поддающуюся влиянию, руководствующуюся больше чувствами, чем доводами рассудка. От союза с таким монархом, считал он, можно иметь немало выгод.

Одного не разглядел Наполеон в Александре — двуличия.

В беседах с французами Александр убеждал их, что бывшее у него предубеждение против Наполеона после первой же встречи «рассеялось как сон» и «время заблуждений миновало». Зато в письмах к родным, в частности к матери Марии Федоровне, он раскрывает свое истинное отношение к новому союзнику:

«К счастью, у Бонапарта при всем его гении есть уязвимое место — тщеславие, и я решил пожертвовать моим самолюбием во имя спасения империи».

Еще более откровенно Александр высказался в письме к прусскому королю:

«Наберитесь терпения. Мы вернем то, что утратили. Он сломает себе шею. Несмотря на все мои знаки дружбы и мои внешние поступки, в глубине души я ваш друг, и я надеюсь вам это доказать на деле».

Расточая комплименты, демонстрируя показную сердечность, и Александр, и Наполеон дурачили друг друга и окружающих. То была игра великих актеров на политической сцене Европы. И каждый считал, что заслужил в этом спектакле больших аплодисментов.

Как уже отмечалось, в повседневной жизни «тильзитских друзей» важное место занимали смотры войск. Во время одного из них Платов впервые близко увидел Наполеона. Матвей Иванович, выдававший себя за физиономиста, владеющего искусством судить о характере человека по чертам его лица, уставился на императора французов. Кто-то из маршалов, обратив на это внимание, подъехал и спросил через переводчика:

— Господин атаман, вам, конечно, нравится великий Наполеон, коль вы так пристально рассматриваете его?

Платов «с видом простодушия, но тоном смелым и решительным» ответил:

— Я смотрю вовсе не на вашего императора, в нем нет ничего необыкновенного: такой же, как и прочие люди. Я смотрю на… его лошадь, пытаюсь отгадать, какой она породы — персидской, арабской, а может, египетской, или какой иной национальности…

Трудно сказать, понял ли собеседник своеобразный юмор и намек атамана. Первый биограф-современник Матвея Ивановича умолчал об этом.