(Не) брать! - Ольга Цай

— Да пусти же меня! — начала изо всех сил выбиваться я.

— А баба-то с норовом, — заржал щуплый.

— Пускай Рябой приструнивает, нам-то что.

Худой потащил меня в сторону ангаров. Я не переставала что-то орать, звать на помощь, надрывая голосовые связки, пока мужичонка резко не остановился, схватил меня за локоть и без тени своей мерзкой улыбки произнес:

— Слушай сюда!

Но я не слышала, я орала от ужаса, страха, паники, вырывалась изо всех сил. Тут же почувствовала, как щеку опалила резкая боль. Замерла, чуть всхлипывая, схватилась свободной рукой за пострадавшее лицо, не веря в происходящее. В этом мелком, щуплом мужичонке оказалось много силы, так мне показалось, потому что пощечина была весьма увесистой.

— Успокоилась? — я молчала, а он продолжил. — Слушай внимательно! Первое — тут тебя не услышат — хоть заорись. Второе — попробуешь еще пикнуть — сломаю нос, — сделал паузу и добавил, — для начала. Третье и последнее, убивать тебя никто не будет, если вести себя будешь хорошо. Все поняла?

Я стояла, не в силах пошевелиться. Было до одурения страшно, до дрожи, до рвотного рефлекса.

— Я не слышу ответа.

— Д-да.

И они продолжили меня тащить к ангарам. Мозг на фоне стресса начал лихорадочно работать, выискивая выход из ситуации. Надо не паниковать, собраться. Орлов, ненавижу, из-за тебя все! — переключила свой эмоциональный поток на него. — Надо было всего лишь меня отпустить и я научилась бы жить без тебя, я бы вернулась к нормальной жизни. Я сюда никогда бы….

— Чего встала? Шевелись, — грубо сказал худой и, больно сжав локоть, втащил в помещение.

Хотя это и помещением-то сложно назвать, скорее, огромное пространство — наверное бывший промышленный цех, но сейчас здесь остались только старые, ржавые металлоконструкции непонятного для меня назначения, пару таких же старых ламп свисали с потолка, вокруг валялась арматура, коробки и куча другого хлама. Блин, да это как в фильмах с очень плохим концом для героя, с очень-очень плохим концом, — подумала и начала сопротивляться с новой силой. Удалось вырвать руку из цепких лап тощего, но я успела сделать лишь пару шагов, когда мужичок или Ермолыч, как звал его худой, сдержал обещание… почти… удар пришелся куда-то в район подбородка, но от этого не менее болезненный. Я упала на пол или на то, что раньше таковым являлось. Больно, очень больно. Почувствовала мерзкий металлический вкус крови на губах, от чего меня не слабо замутило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Слышь, Ермолыч! Ты полегче. Товар не порть. Нам еще его Рябому сбагрить надо.

Товар? Он сказал товар? — меня заколотило.

— П-п-пожалуйста, — вытянула вперед руку, не пытаясь подняться, — у меня…у меня ребенок маленький, — подумала о Катюне и меня накрыла истерика, слезы хлынули из глаз.

Мужичок присел на корточки, протянул руку к моему лицу, провел по щеке, от чего стало мерзко и больно, щеку все еще саднило от пощечины, я дернулась от его прикосновения. Он зло прищурил глаза и, очень близко наклонившись к моем лицу, настолько близко, что я почувствовала непереносимый смрад из его рта, полушепотом сказал:

— Жаль. Я бы тебя оставил себе.

Провел по рукаву куртки от плеча к запястью, схватил резко и дернул на себя, поднимая. Крепко держа за руку, совершенно точно оставляя синяки, потащил вглубь этого ада. Ноги дрожали, но я шла. Он сказал, что оставят в живых, значит, надо постараться выбраться отсюда живой и, желательно, невредимой, — пыталась я рассуждать, абстрагируясь от окружавшей меня разрухи и вони.

Дойдя до конца этого жуткого помещения, худой толкнул дверь и мы новь очутились на улице, но только для того, чтобы через две минуты снова попасть в не менее мрачное здание.

Навстречу нашей троице вышел коротко стриженный парень в грязно-желтой куртке и замусоленных джинсах. Я всматривалась в его лицо, пытаясь оценить, сможет ли он мне помочь, но не увидела ни одной эмоции, вообще ни одной.

— Рябой здесь? — спросил худой.

— Наверху, — кивнул головой в сторону лестницы. — А это что за малышка?

— Подарок для Рябого, — ответил Ермолыч.

— Вместо долга что ль? Маловато, — усмехнулся желтая куртка, — но попробуйте.

На этих словах надежда, незаметно попросить помощи у этого парня окончательно рухнула.

Меня потащили к дальней лестнице и вот уже мы заходим в небольшую комнату, такую же ветхую как и все вокруг, но тут хотя бы не воняет и есть признаки жизни: стол, кресло, в котором сидит мужик весь в веснушках, наверное, это и есть тот самый Рябой, у противоположной стены два потрепанных кресла, между ними небольшой обшарпанный столик. Одно из кресел занимает устрашающего вида мужчина с татуировкой на шее. Очевидно, мы своим появлением прервали важный разговор.

— Что вы тут забыли? — нахмурился Рябой. — Деньги принесли?

— Нет, — тут же залебезил Ермолыч, — но у нас для тебя круче подарок. И он подтолкнул меня в спину. А меня будто включили:

— Они меня заставили! — громко проговорила я.

И тишина.

Он молчал и смотрел на меня, откинувшись в кресле, постукивая мясистыми пальцами по поцарапанной столешнице. А потом встал и, не сводя взгляда, подошел почти вплотную, так, что его веснушки стали очень четко различимы. Я посмотрела в его безразличные, пустые, оценивающие глаза. Так оценивают лошадь на арабском рынке. И последние остатки надежды ускользнули, как ускользает песок сквозь пальцы. Он дотошно, скрупулезно рассматривал мое лицо.

— Это кто тебя так? Они?

Я кивнула, и надежда — этот маленький, не сдающийся зверек своими лапками опять начал скрести внутри. Но следующие слова опустили на самое дно, самого глубокого, черного колодца:

— Куртку сними.

Я замотала головой, сделав шаг назад.

— Или куртку, или через минуту твой внешний вид будет радовать моих парней. Я понятно выражаюсь? — жестко сказал.

Я молча потянулась дрожащими руками к молнии.

— Ускорьте ее, — сказал, отвернулся и пошел к столу. Худой с Ермолычем рванули ко мне, торопясь исполнить приказ, буквально разрывая молнию на моей куртке.