Нагадали мне суженого - Наталья Андреева

Я приуныла: мои ноги на него не действовали. На него, похоже, ничего не действует. Даже водка.

– Что загрустила, Анька? – подмигнул мне Нил. – Ты пришла с проблемой, я взял ее решение на себя. И чего тебе еще?

– Это не от сердца.

– Чего-о?

– Ты делаешь это из выгоды.

– Я все делаю из выгоды, – подтвердил он.

– Я не верю, что у тебя нет сердца.

– Блин! Ты сегодня неправильно напилась! Прошлый раз, когда орала матерные частушки, ты мне больше понравилась. Что за пиво такое неправильное? Эй! Халдей! Что за дрянь ты нам подсунул?! Уволю всех на…!!! – заорал он.

Я уже поняла: это знак, что водка его достала. Не железный же он. Я хотела раскусить этот орешек сразу. Орешек для Золушки. Но он мне пока не по зубам. Приходится это признать. Зато я достала деньги.

Потом…

Потом Аксенкин расколотил пару тарелок, забраковал торт, который нам принесли, звонил какой-то Еве, сказал ей, что она сука, и, наконец, велел отвезти меня домой. Ко мне, а не к себе. Он же сказал: по желанию. А желания ехать к нему у меня не возникло. Впрочем, он и не спрашивал.

Расстались мы друзьями.

– Платье водиле отдашь, – велел Аксенкин. – И туфли.

Когда я спустилась по лестнице, метрдотель молча накинул на мои голые плечи шаль, которую я, выйдя на улицу, тут же сбросила. Мне было жарко.

Разумеется, Сеня все испортил. Я не про свидание с Аксенкиным, если только это можно назвать свиданием. Мы ведь даже не поцеловались. К моему огромному удивлению, Сеня и не узнал, что мы встречались. Оказывается, наш маленький провинциальный город умеет хранить секреты! Если это секреты больших людей. Никто из обслуги даже не пикнул, с кем проводил пятничный вечер олигарх Аксенкин, самый завидный в городе жених.

А испортил Сеня механизм расследования самого громкого в городе преступления за последние лет десять – кражи картины из краеведческого музея и убийства ее автора, московского художника А. Зимы. Сеня влез туда, как медведь в посудную лавку, в это расследование и настроил против себя самую красивую женщину в нашем городе, которая категорически отказалась с ним разговаривать.

Даша Буханкина расплакалась и сказала:

– Мой муж никого не убивал!

И замолчала навеки. Пришлось вмешаться мне.

Поскольку у меня был заслуженный отпуск, я могла весь его посвятить своей телевизионной карьере. Доказать городу, а потом и стране, что я – ясновидящая. Сердце мне подсказывало, что Сильвестр Буханкин художника не убивал, но мне, то есть следствию, нужны были более веские доказательства. И я отправилась к Даше, чтобы вместе искать алиби для ее мужа. Одно для режиссера я уже нашла, а заодно потеряла двадцать тысяч долларов. Если каждое алиби будет обходиться в такую сумму, то мне придется проработать на телевидении не один год, чтобы отдать долги.

Вы спросите, почему я не пошла к Александру Николаевичу? Чего ж проще: режиссер виноват, пусть он и платит. И деньги у него наверняка есть. Все дело в том, что мой визит нарушит хрупкую гармонию в отношениях между ним и его женой, которая и является, как оказалось, главной музой нашего города. Это все равно что влезть в хорошо отлаженный механизм и вынуть оттуда пару шестеренок. И все. Механизм даст сбой, а потом и вовсе сломается. Марина захочет уехать, я уже поняла, что она поступает так каждый раз, как ее постигает неудача. Бежит, чтобы начать все сначала, с чистого листа в другом городе, где ее никто не знает.

Меня это не устраивало. И не потому, что я надеялась когда-нибудь получить роль со словами.

Вот представьте: в центре города стоит памятник. К нему все привыкли, он главная достопримечательность, около него устраивают народные гулянья, и в Новый год, согласно традиции, сразу после застолья все идут сюда. Здесь встречаются старые друзья, завязываются романы, происходят разборки, в общем, жизнь кипит. Город крепко держится на этом гвозде, который забит в его центре. Это на самом деле символ, а не памятник.

А теперь представьте, что город узнает правду о герое, которому этот памятник воздвигнут. Он, мол, не Александр Матросов, бескорыстно закрывший грудью амбразуру, из которой палил пулемет, а Павлик Морозов. Предатель, наушник, аферист. Сразу начнутся дебаты: одни предложат снести его на хрен и найти новый объект, достойный поклонения, другие понесутся в архивы, чтобы доказать, что Павлик Морозов тоже человек и вполне может быть национальным героем. Начнется маленькая гражданская война, результат которой непредсказуем. Нет, одно я могу сказать с определенностью: театра у города больше не будет. Останется какой-нибудь литературный кружок или народный хор. Но никогда больше люди не станут так безоглядно бросаться в любовь к искусству. Однажды им обманутые, они будут искать утешение в вещах примитивных. В тех, где уж наверняка нет двойного дна. В водке, например. Или в картофельных грядках. Копай себе и копай, если посадишь картошку, сто процентов получишь ту же картошку, только больше, а если посадишь лук, то получишь именно лук, но никак не репку. И незачем голову ломать. А уж тем более душу рвать. Она, душа, преспокойно засыпает, мозг постепенно заплывает жиром, и от всего человека остается только желудок. В городе открываются исключительно магазины, чтобы обслуживать желудки, люди говорят только о еде, ну, еще о шмотках, общество потребления пышно расцветает, и на этой гигантской навозной куче паразитирует множество жирных мух. Вот во что превратится мой родной город, если я не вмешаюсь. Я вижу это так ясно, как если бы смотрела цветной фильм на огромном экране в московском кинотеатре.

Поэтому я и замкнула проблему на себя, словами Аксенкина. И собираюсь поступать так и впредь, если вдруг почувствую угрозу своей маленькой родине.

Чтобы увидеть Дашу, не надо бежать в музей или в кинотеатр. Ее облик пока не запечатлен на полотнах великих художников и на киноэкране не засветился, хотя и достоин этого. Можно просто пойти в городской парк, где Мадонна Буханкина гуляет с маленькой дочкой, если нет дождя. Даша – замечательная мать, хотя ей всего девятнадцать.

Пора уже рассказать эту прекрасную историю любви.

Как я уже говорила, Сильвестр Буханкин аккомпанирует педагогу по бальным танцам на занятиях хореографического кружка. На баяне Буханкин играет как бог, к тому же это не рояль, его не надо таскать с места на место. А класс иногда бывает занят, и приходится перемещаться в актовый зал. Таскаться туда-сюда с роялем неудобно, да и накладно. Придется ввести в штатное расписание единицу грузчика. Баян таскается руками Буханкина, и никакой единицы по этому случаю вводить не надо. Бюджет у нас скромный, провинциальный, мы на всем экономим. Поэтому на пьянство аккомпаниатора все закрывают глаза, да и Сильвестру надо отдать должное: при работе с детьми он никогда не пьет.

В том, что Дашеньку отдали именно в хореографию, а не в народный хор, нет ничего странного. Еще девочкой она была так красива, что, глядя на нее, сердце сладко замирало. Ей прочили карьеру балерины или, на худой конец, кинозвезды. Она поступила бы в театральное училище, не сказав ни слова, члены приемной комиссии, увидев ее, сами потеряли бы дар речи. После десятиминутного молчания обеих сторон председатель комиссии, вытерев слезы носовым платком, сказал бы: