Экстаз - Николь Джордан

— Но как же?.. А жить ты будешь здесь?

— Какое-то время. Но только чтобы соблюсти внешние правила приличия. Впоследствии я переберусь в собственный дом. Где он будет, я еще не знаю.

Рейвен не удержала вздоха. Вздохнула и Бринн. Снова обе замолчали.

Бринн заговорила первая, нарочито веселым голосом, оглядывая комнату.

— А здесь все вполне прилично выглядит. У мистера Кел-ла Лассетера, как видно, очень неплохой вкус, несмотря на его занятия игорным бизнесом. Лучше, чем у многих истинных джентльменов, известных мне.

У Рейвен эти слова вызвали невольную улыбку.

— С первого момента нашей встречи, — сказала она, — Келл постоянно пытался мне доказать, что не хочет иметь ничего общего с теми, кого считают джентльменами. Только ему это не очень удавалось.

— Во всяком случае, — так же оживленно произнесла Бринн, — настоящий джентльмен все же не умчался бы с утра в клуб, оставив тебя одну в таком состоянии в чужом доме.

Рейвен покачала головой.

— Я не в обиде на него. Он и так сделал достаточно. Сама посуди: помог мне хоть как-то выпутаться из ужасного положения, спас, можно сказать, от полного краха. Принес в жертву собственную мужскую свободу. Конечно, не ради меня, а ради своего брата: чтобы мой дед не засудил его. Но все равно…

— Да, конечно… ты права… — Бринн проговорила это немного рассеянно, думая о чем-то своем, и сразу добавила: — Мы с Люсианом будем рядом с тобой. Я его заставлю, если он посмеет сопротивляться. И мы вместе подумаем, как тебе пережить период бури, пока погода не наладится. Одной тебе оставаться нельзя… А вообще тебе нужно как можно скорей войти в прежний ритм жизни. Возобновить прогулки в парке, визиты по вечерам. Пускай никто не думает, что ты скрываешься или боишься.

Рейвен слегка скривилась.

— Я не собираюсь скрываться и никого особенно не боюсь. Но в то же время, скажу тебе откровенно, не испытываю никакого удовольствия, когда думаю обо всех этих усмешках, о шепоте и переглядывании, о злорадном удовлетворении некоторых, что я не стала герцогиней.

Бринн сочувственно покачала головой.

— Понимаю и жалею тебя, но, как сказано в Библии, все это суета сует…

— …и всяческая суета, — подхватила Рейвен. — Но моя бедная мама так мечтала о чем-нибудь таком для меня. — Она вскинула голову, стараясь выглядеть бодрее, чем была на самом деле. — Что ж, чему быть, того не миновать. Ничего уже не поделаешь и нет смысла жалеть себя. Нужно искать преимущества в моем теперешнем положении, и мне кажется, — она с вызовом посмотрела на Бринн, — я уже кое-какие нашла. К примеру, не надо будет непременно присутствовать в качестве супруги герцога на десятках томительных, унылых приемов. Притворяться, что все это мне безумно интересно. А еще, я все-таки освободилась от назойливой пятки моей тетушки. — Рейвен помолчала, как бы вспоминая. — Что начало меня беспокоить с сегодняшнего дня, — продолжала она, — это новая опасность, которой может подвергнуться Келл. Герцог Холфорд в ярости, он мечет молнии против него и против меня.

— Могу себе представить, — сказала Бринн.

— Даже не можешь. Он был просто не похож на себя, когда кричал, что погубит его.

— Ничего, Рейвен. Надеюсь, ему будет не так уж легко это сделать, если мы с Люсианом будем на вашей стороне.

— Бринн… Я не могу допустить, чтобы вы до такой степени входили в мою жизнь. У Люсиана свой круг обязанностей, а тебе надо сейчас, перед рождением ребенка, вести как можно более спокойный образ жизни… У вас у самих хватает забот…

Рейвен имела в виду недавнее происшествие, связанное с вражескими агентами — ведь Британия продолжала воевать с наполеоновской Францией, — когда на Люсиана готовилось покушение. Оно было своевременно раскрыто, однако главный зачинщик по кличке Калибан остался на свободе. Значит, по-прежнему существовала угроза для жизни Люсиана и его жены. В последнее время он не разрешал Бринн никуда выходить из дома без двух телохранителей.

Тем не менее Бринн без обиняков заверяла Рейвен:

— Не думай, что мы оставим тебя в беде. Такого не будет!

Не скрывая радостной улыбки, Рейвен поспешила ответить:

— Конечно, я не думаю так. Но даже вы, мои добрые друзья, не во всем сможете помочь мне в моем положении.

Бринн явно не понравилось подобное предположение, и она энергично возразила:

— Ты рассуждаешь сейчас совсем не как та Рейвен, которую я недавно узнала и сразу полюбила. Где же твое бунтарство, твоя смелость? Неужели ты позволишь тем, кто называет себя высшим обществом, запугать тебя и диктовать свои условия? Нет, ты не сделаешь этого, а мы тебе поможем.

Рейвен с удивлением взирала на раскрасневшуюся подругу, и впрямь сейчас похожую на предводительницу восставших. Потом не выдержала и рассмеялась — легким искренним смехом, чего с ней не случалось уже два с лишним дня.

— Ты права, Бринн, — сказала она. — Прости мне минутную слабость и сомнение в вашей преданности… Нет, я не чувствую себя побежденной или запуганной. Битва продолжается. Я выхожу на тропу войны!

Теперь рассмеялась Бринн.

— Так-то оно лучше, дорогая. Узнаю прежнюю Рейвен.

— Клянусь, — продолжала та, — меня не заставят стать изгнанницей, как сделали с моей матерью! Они примут меня в свою среду, эти люди, а уж там посмотрим, захочу ли я находиться среди них…

Происшествие, затронувшее Рейвен и ее семью, стало притчей во языцех в определенных кругах Лондона. Толки о нем не умолкали, а разгорались с новой силой.

Однако, верная своему слову, Бринн делала все, что в ее силах, чтобы умерить градус злоречия и выставить Рейвен по возможности в самом лучшем свете, тем самым подтверждая справедливость изречения о том, что только в дни тяжких испытаний человек узнает, сколько у него настоящих друзей. К сожалению, многого при всем желании Бринн сделать не могла.

С ее помощью и участием Рейвен возобновила регулярные выезды ранним утром на верховые прогулки. Вместе с Бринн наносила дневные и вечерние визиты, ездила по магазинам, посещала выставки. Вступала в длительные задушевные разговоры, но не снисходила до объяснений или, тем более, жалоб. И не оттого, что испытывала стеснение и стыд, — просто считала, что еще не наступил для нее подходящий момент, чтобы проявить себя, свой характер. Она выжидала.

Да, она выжидала и потому бывала отнюдь не во всех домах и компаниях, в которых блистала раньше. Где недоброжелательные орды аристократов могли бы легко проглотить ее, как говорится, с потрохами. Или, во всяком случае, довести до слез. Ведь она нарушила — по своей вине или нет, дело десятое — все писаные и неписаные правила поведения, принятые в высшем свете. За это там не по головке гладят, а жестоко мстят. Она не хотела ни чтобы ее гладили, ни чтобы мстили. Соблюдая осторожность и выдержку, она готовила свой план битвы, которая не должна окончиться ничем, кроме полной победы. В чем заключался этот план и есть ли хоть какая-то надежда на победу, она, положа руку на сердце, не знала, но готовилась…