Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - Борис Тененбаум

После смерти Фридриха Великого, не имевшего детей, ему наследовал его племянник, Фридрих-Вильгельм II. Он, конечно, по дарованиям с дядюшкой тягаться никак не мог, но, как прусский государь, в отношении приращения своей территории оказался удачлив.

С Французской Республикой он поладил на том, что по согласованию с ней (подписанием Базельского мира 5 апреля 1795 года) установил в северной Германии зону нейтралитета. Дело тут в том, что за пару лет до подписания договора с Францией Пруссия изрядно поживилась на Втором Разделе Польше, приобретя Данциг, Торн и Южную Пруссию, что составляло 57 тысяч км2 и 1,1 млн жителей. В январе 1795 года, после подавления восстания Тадеуша Костюшко, Пруссия добавила к этому Мазовию, Варшаву и Новую Восточную Пруссию. Если прибавить к польским германские владения Ансбах и Байрейт, территория Пруссии увеличилась на треть, а численность населения возросла с 5,4 млн до 8,7 млн подданных.

С ноября 1797 года «везунчика» Фридриха-Вильгельма Второго сменил его сын, Фридрих-Вильгельм Третий. Новый король был молод (в 1797-м ему было 27 лет), скромен, тих и завоевал много симпатий, заявив, что, «…став королем, жить будет на то, что получал в качестве крон-принца, потому что государство нуждается в экономии, и он должен подавать пример…». В Пруссии, уставшей от его экстравагантного батюшки, это принесло ему популярность. Еще большую популярность принесла ему его супруга, королева Луиза. Они поженились в 1793-м, ей было тогда чуть больше 17 лет. В приданое она принесла своему мужу только свое знатное имя и свою красоту – ее отец, принц Карл Мекленбургский, был небогат и даже как бы служил – он был губернатором Ганновера, управляя им от имени короля Англии.

В Пруссии она сделалась прямо-таки душой «прогрессивной партии». Она была хорошо образованна, интересовалась не только французской, но и немецкой литературой (что было для особы ее ранга весьма необычно) и по понятиям того времени была на редкость демократична.

На королевском приеме, в ходе которого жены офицеров прусской армии представлялись королеве, по заведенной традиции она задавала каждой из представлявшихся ей дам вопросы о чине супруга, о том, из какой семьи происходит сама дама, и так далее. Одна из дам, отвечая на вопрос о происхождении, сказала, что она не рождена в благородной семье – по-немецки это звучало так, как если бы у нее «…не было рожденья…». Королева воскликнула, что все люди создания божьи и равны перед ликом его. Считалось, что «…королева Луиза благотворно влияет на своего мужа...». На него, вообще говоря, влияли многие люди – он был не уверен в себе и часто искал совета у других. Проблема, однако, была не в том, что он получал те или иные советы.

Проблема была в том, что не решался им следовать – ни плохим, ни хорошим.

Уже в следующем, XX веке, много позднее описываемых событий, Уинстон Черчилль доказывал, что политика правительства его страны, Великобритании, «…нерешительна и неэффективна и что смесь бесконечных откладываний неотложных мер и отрицания реальности просто губительна…». Он говорил, что «…правительство решило быть нерешительным, оно твердо в стремлении быть нетвердым и могущественно в сохранении своей упорной беспомощности…».

Все сказанное им – без изменения даже единой запятой – можно было отнести и к политике Пруссии в 1805–1806-м. Сперва, в начале 1805-го, король колебался, не решаясь примкнуть к Третьей Коалиции. Не то чтобы это было заведомо неправильной политикой – польские приобретения Пруссии были совсем недавнего происхождения, в 1804–1805-м русские войска стояли на пороге, и планы князя Адама Чарторыйского «…о восстановлении Польши под эгидой русской монархии…» (что автоматически отнимало у Пруссии Варшаву и Мазовию) вполне могли принять совершенно практические очертания. Так что заявить, что «…Пруссия будет охранять свой нейтралитет от нападений с любой стороны», было, возможно, делом нелишним. Но, если русская угроза расценивалась как основная, силою вещей надо было стремиться к сближению с Францией.

Но этого не было сделано – а было решено выждать. А когда наконец аргументы сторонников союза с Англией, Австрией и Россией возобладали и было решено предъявить Наполеону ультиматум, требуя ненарушения нейтралитета северной Германии (что подразумевало эвакуацию французских войск из английского владения, Ганновера), – грянул Аустерлиц.

Пришлось сделать моментальный поворот в обратную сторону и согласиться на «…искренний союз и сотрудничество...» с Наполеоном. Однако последствия такого поворота оказались крайне неудачными – пришлось уступить настоятельным просьбам императора об обмене южных владений прусской короны на Ганновер. B результате «…южные владения…» были заняты французами, Англия объявила Пруссии войну из-за ее притязаний на Ганновер, сам Ганновер остался у Наполеона, a к сентябрю в Берлин дошли сведения о том, что переговоры между Англией и Францией о мире зашли довольно далеко и что Наполеон в качестве жеста примирения предлагает Ганновер Англии.

Пруссия оказывалась в положении деревенского пентюха, которому на ярмарке нагло обчистили карманы. Что ударило прусскому королю в голову в сентябре 1806 года – сказать трудно. Возможно, бессильная ярость позорно обманутого человека? Но, как бы то ни было, он оставил свою вечную нерешительность и последовал советам «военной партии» своего двора, которая взывала к отмщению. Сложилась странная комбинация: ветераны армии, созданной Фридрихом Великим, упорные консерваторы и противники всех и всяческих реформ, которые они расценивали как форму «…французской заразы…», и сторонники «прогрессивной партии», наоборот, настаивавшие на преобразованиях государственного организма Пруссии (к ним относилась и королева Луиза), настаивали на решительном ответе.

Король решился – 1 октября 1806 года в Париж был отправлен ультиматум с требованием отвода войск от прусских границ. Наполеон на ультиматум не ответил, вернее сказать, ответил – но не словами.

8 октября началось французское вторжение.

Когда во Францию дошли слухи о военных приготовлениях Пруссии, Наполеон отнесся к ним с недоверием – ему это показалось невероятным. В Париже переговоры о мире шли не только с англичанами, но и с русскими, и Талейран даже подписал с российским посланником, Петром Яковлевичем Убри, предварительное соглашение. Но в начале сентября 1806 года стало известно, что император Александр не ратифицировал договор, заключенный Убри, и поскольку это совпало с началом прусских мероприятий по подготовке к началу войны, Наполеон обеспокоился – а не является ли это элементом куда более широких координированных действий и Англии, и России, и – кто знает – недавно побежденной Австрии?

Великая Армия была разбросана по гарнизонам и лагерям вдоль течения Рейна, с основным сосредоточением в Баварии – ее ставка была в Мюнхене. Пришлось немедленно начинать подготовку к возможной военной кампании. Номинальный командующий Великой Армией, Бертье, такие приготовления уже начал. Действовал он согласно полученной от Наполеона директиве – готовиться к наступлению на Пруссию в общем направлении от Ульма на Берлин, через Франконию. Это был совсем не очевидный ход – он оставлял рейнскую границу относительно открытой. Главным мотивом Наполеона было желание принудить противника к генеральному сражению как можно скорее – до того, как к Пруссии на помощь подойдут подкрепления из России. А наступление из южной Германии позволяло и начать пораньше, и – в случае неожиданной храбрости венского кабинета – отсечь Австрию от театра военных действий.