Бездомная - Катажина Михаляк

Не говоря ни слова, он указал мне на кабинет Конрада.

Я поднялась и направилась к двери, чувствуя на себе взгляды всех сотрудников. Ноги были ватными. Кажется, это были самые длинные двадцать метров в моей жизни. По крайней мере, так мне в тот момент показалось.

Войдя и закрыв за собой дверь, я увидела Конрада; выглядел он постаревшим на десять лет. Он стоял, опершись обеими руками о стол, а перед ним лежала газета с кричащим издалека кроваво-красным заголо… стоп, стоп, кроваво-красным?!

Дрожащими руками я поднесла газету к глазам. Истекающие кровавыми каплями буквы кричали: «ОНА ЖИВЬЕМ ЗАКОПАЛА МАЛЕНЬКОГО РЕБЕНКА! СУД ЕЕ ОПРАВДАЛ!!!». И на полстраницы – моя фотография: фотография ехидно улыбающейся убийцы, довольной своим поступком.

«Ася, как ты могла?» – мысленно простонала Кинга, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, а плечи давит неподъемная тяжесть. Несмотря на это, она продолжала стоять на ногах, держа трясущимися руками газету, будто пропитанную кровью тряпку.

– Кинга… – Голос Конрада заставил ее на мгновение оторвать взгляд от этих букв и этой надписи. Мужчина, всегда спокойный и улыбчивый, выглядел так, точно сейчас расплачется. – У меня четверо детей, я люблю их больше жизни, а при этом… в моей фирме работает женщина, которая не только убила своего ребенка, но, похоже, и гордится этим.

«Что ты говоришь?! – хотела закричать она. – Как ты можешь?!»

Мог. Глядя на ее фотографию, которая «украшала» статью, – мог…

– Если уж наши суды настолько… милосердны, – продолжал он сдавленным от гнева голосом, – что выпускают на свободу таких… таких, как ты, то Бог тебе судья. Уходи, женщина, и не появляйся здесь больше. У меня нет слов, чтобы высказать, как я тебя презираю…

Он отвернулся. Она видела, как дрожит его спина.

И она… ушла. Просто ушла. Сказать было нечего.

Она волочилась по городским улицам, втягивая голову в плечи, как тогда, когда была бездомной; она старалась исчезнуть, стать невидимой для прохожих, спешащих по своим делам.

Газету с кричащим заголовком «ОНА ЖИВЬЕМ ЗАКОПАЛА МАЛЕНЬКОГО РЕБЕНКА!» и собственной фотографией она видела везде: на витринах киосков, у газетчиков, рекламировавших сенсационную новость: «Последовательница Каролины М.!», в руках людей, ждущих автобуса… Ее обжигал каждый взгляд, останавливающийся на ней, и в этих взглядах она угадывала сперва узнавание, затем шок и ненависть.

Она ускорила шаг.

По ее улице, по Домбровского, сновало несколько журналистов, тут же был припаркован фургончик передвижной телестанции: они пока не знали точного адреса, но уже напали на след жертвы. Нет, не жертвы – убийцы. Жертвой ведь была крохотная, двухнедельная девочка, живьем закопанная матерью-извращенкой…

Кинга уже приближалась к своему подъезду, как вдруг кто-то узнал ее. Перед домом засуетились взбудораженные журналисты.

Кинга побежала по коридору, желая поскорее укрыться в своей квартирке, и внезапно остановилась как вкопанная. На двери кто-то написал черной краской: УБИЙЦА. Краска еще даже высохнуть не успела.

Задыхаясь от рыданий, она влетела в квартиру, повернула ключ в замке, задвинула обе щеколды и в страхе огляделась вокруг, будто затравленный зверь. Бежать было некуда. Путь на свободу был отрезан. Долго ли выдержит она взаперти в крохотной квартирке, с непрестанно звонящим домофоном? А ведь скоро гиены проникнут в подъезд и примутся колотить в ее дверь…

– Пани Кинга, всего один вопрос: что вы чувствовали, закапывая живого ребенка?

– Кинга, мы знаем, что ты там! Выйди к нам, поговорим! Объяснись!

– Пани Кинга, вы чувствуете себя виновной или невиновной?

Сотни вопросов и обвинений из-за двери…

Она заперлась в ванной, заткнула пальцами уши, зажмурилась и принялась качаться взад-вперед.

«Ася, что ты натворила?! Как ты могла?!»

Кто-то из акул пера, более решительный – или более раздраженный, – ударил в дверь ногой.

Кинга в ужасе подскочила. В мозгу ее засигналила «красная тревога»… Нет, еще нет: это всего лишь телефон. Звонил хозяин квартиры, которую Кинга снимала.

– Послушай, дамочка, мне этого всего не нужно, – без обиняков начал он. – Я не сдаю жилья уголовникам. Сегодня же убирайся прочь, и мне плевать на залог, не хочу ничего слышать. Этот залог я потрачу на обеззараживание квартиры – после такой, как ты, это необходимо. Поняла? Сегодня же проваливай! И мне наплевать, что снаружи поджидают стаи журналистов! Таких, как ты, нужно отправлять или в тюрягу, или сразу на тот свет!

Эту тираду она выслушала молча. Он повесил трубку. Отложив телефон, она затуманенным взором окинула маленькую квартирку, которая ее стараниями уже стала напоминать уютный дом.

О ее ноги потерся Каспер, серьезно заглядывая в глаза.

«Что же с тобой будет? – устало подумала она. – Если я выпущу тебя в окно, ты сам найдешь Чарека?»

Окно выходило на крохотный садик, окруженный с двух сторон домами, с третьей был флигель. Этим путем Кинга еще могла скрыться: там еще не подстерегало стадо голодных гиен. Но скоро, скоро они отыщут и эту лазейку. У нее осталось мало времени, а ведь нужно собрать все вещи, которые понадобятся ей в эту ночь… В свой старый мешок она положила бутылку водки, таблетки счастья, прописанные ей доктором Избицким, и кое-что еще – ага, это будет нужнее всего… Теперь только набросить на плечи старую добрую куртку, надеть знакомые ботинки и штаны, которые еще с бездомных времен лежали в дальнем углу шкафа… Все, она готова.

Не оглядываясь, она вышла в садик. Взяла на руки кота, солеными от слез губами поцеловала его в головку, прошептала прощальные слова и быстро зашагала вперед, стараясь не слышать отчаянного мяуканья животного, спешащего за ней…

Ася спала до обеда – сном праведника, а если точнее, то похмельным сном. Как раз в то время, когда Кинга по старым улицам Праги[4] пробиралась по направлению к заброшенным садам дачников, ее «подруга» понемногу приходила в себя, с наслаждением потягивалась в кровати и бросала взгляды на свою великолепную статью, увенчанную трогательной фотографией матери у могилы маленькой дочки, – статью, изданную всего несколькими тысячами экземпляров и отправленную в какую-то чертову глушь. Это была вовсе не та статья, которой с самого утра жила вся Польша.

По дороге в кухню Ася включила мобильник – и остановилась как вкопанная, глядя на его обезумевший экран. Эсэмэски и неотвеченные звонки показывались один за другим. Когда телефон наконец утих, эсэмэсок она насчитала сорок восемь, а пропущенных входящих – почти все от Чарека – тридцать два.

Она, конечно, ожидала реакции публики, но не такой бурной! Вот Кинга обрадуется!

Но улыбка сползла с лица Аси, стоило ей открыть первую же эсэмэску – от приятельницы, тоже журналистки.