Не такая, как все - Марк Леви

— Я говорю не об эстетике, а о том, чтобы вы снова встали и пошли.

— Попробуйте денек поковылять на ходулях, тогда и поговорим.

— Необязательно носить их постоянно. Мой отец снимал очки перед сном, хотя ему случалось задремывать прямо в них в разгар дня.

Хлоя рассмеялась.

— Что я такого сказал?

— Вы настолько естественны, что это обезоруживает!

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо, хотя не для всех. Для меня — да.

— Больше всего на свете мне хочется вас обезоружить.

— Лучше прекратите!

— Что прекратить?

— Вашу игру в соблазнение. Сначала это нравится, а потом становится больно, как от протезов.

— Это не игра. Слушайте, чего вы боитесь? Что кто-то проявит к вам интерес?

Хлоя повернулась к пешеходному мосту над Десятой авеню.

— Видите ту пару? Глаз с нас не сводят. Вот как их заворожило мое кресло!

— Какая вы придирчивая!

— Спасибо, хоть я не понимаю, в чем это выражается.

— Вы твердо уверены, что к вам приковано внимание людей. Эти, между прочим, наблюдают за мной, гадая, кто я, друг или слуга? Заметьте, я и вправду ваш лифтер.

— Что за ерунда!

— Коляска у вас и вправду что надо, зато у меня смуглая кожа. Что, по-вашему, больше их шокирует?

Хлоя уставилась на Санджая.

— Подойдите-ка! — скомандовала она.

Обняв Санджая за шею, она поцеловала его в губы. Поцелуй был киношный, но все же поцелуй, от которого смуглые щеки Санджая заалели.

— Так-то вот! Пусть знают, что вы не слуга.

— Для вас так много значит чужое мнение? — спросил Санджай.

— Мне глубоко наплевать на чужое мнение! — с жаром сказала она.

— Глубоко?

— Повторить?

— Зачем тогда было меня целовать?

И, не дав Хлое ответить, Санджай вернул ей поцелуй — в этот раз не по-киношному, а по-настоящему.

Сердцебиение у обоих пришло в норму далеко не сразу. Они молча смотрели друг на друга, не скрывая удивления. Потом продолжили прогулку, но уже молча.

На улице, куда они спустились, было так много туристов, что проехать в толпе Хлое было почти невозможно. Санджай заметил магазин мороженого. Сидеть там можно было только на высоких табуретах за высокими столиками, поэтому Санджай уселся по-турецки на пол перед креслом Хлои.

— Впервые в жизни вижу мужчину у моих ног, — с улыбкой проговорила она.

В ответ Санджай приподнял край ее пледа и скорчил недоуменную гримасу. Хлоя не обиделась, а еще больше развеселилась.

— Вы не спрашивали, что со мной произошло.

— Это хорошо или плохо?

— Сначала я думала, что вы боитесь, но потом…

— Что было потом?

— Потом я решила, что вы очень деликатны.

— Что, если я просто эгоист, которому все равно, что с вами произошло?

— Тоже вариант, — кивнула она.

Санджай посмотрел на нее и встал.

— Перед тем как заступить на службу, я должен сделать одно важное дело. Сможете сами вернуться?

— Должна смочь.

— В таком случае, мисс, позвольте откланяться, пока моя карета снова не превратилась в тыкву.

Он чмокнул Хлою в затылок и был таков.

Санджай скоротал ночь в холле, за книгой, которую забрал из студии звукозаписи.

После каждой главы он выходил на улицу, пересекал мостовую и поднимал глаза к окнам девятого этажа, после чего возвращался за конторку и снова садился читать.

В одиннадцать часов утра в холл вошел полицейский. Предъявив значок, он осведомился, не проживает ли по этому адресу миссис Коллинз.

— С ней что-то случилось? — испугался Дипак.

Вместо ответа полицейский попросил проводить его на нужный этаж.

Дипак имел дело с полицией единственный раз в жизни, в тринадцать лет, и до сих пор иногда ему снилось, что его колотят дубинкой. В лифте инспектор обратил внимание на то, что лежащая на рычаге рука у него дрожит.

Миссис Коллинз, открывшей дверь, он тоже предъявил значок.

— Вы не теряете времени, я звонила всего час назад.

— Обычно люди жалуются, что мы не торопимся, — проворчал инспектор Пильгес. — Можно войти?

Миссис Коллинз посторонилась и подмигнула Дипаку, бледному как полотно. В гостиной она изложила полицейскому факты: утром, одеваясь, она хватилась дорогого ожерелья. Она почти не сомневалась, что накануне ожерелье лежало, где ему полагалось: она собиралась надеть его в гости к подруге, но выбрала другое украшение.

— Что за подруга? — спросил инспектор безразличным тоном.

— Филомена Толливер, мы знакомы с незапамятных времен. Раз в три месяца она устраивает у себя дома турнир по бриджу. Там всегда много спиртного, поэтому я предпочитаю ночевать у нее.

Инспектор записал имя и адрес.

— Часто вы ночуете не дома?

— Раз в три месяца.

— Кому, помимо самой вашей подруги и ее гостей, заранее известна дата турнира?

— Ее дворецкому, работникам ресторана, где Филомена заказывает еду — сама она даже яйцо не сварит, — привратнику, может, кому-то еще — откуда я знаю?

— В такси по дороге к ней вы говорили, что не вернетесь ночевать?

— Возраст, конечно, дает о себе знать, но сама с собой я пока что не разговариваю.

— У вас есть привычка отсутствовать днем в одно и то же время?

— Мне случается выходить днем.

— Куда вы ходите?

— Какое это имеет отношение к расследованию? Я гуляю. Разве нельзя?

— Я не хочу вам докучать, мэм, просто пытаюсь составить список лиц, знающих, когда в вашей квартире никого нет.

— Понимаю и постараюсь оказать вам максимальную помощь, — сконфуженно ответила миссис Коллинз.

— Где вы видели ваше ожерелье в последний раз?

— Там, где я его держу с тех пор, как мне подарил его покойный муж, — в шкатулке.

В гардеробной миссис Коллинз царил кавардак: одежда валялась на полу, в углу были набросаны банные полотенца, ящики комода выдвинуты.

— Изрядно порылись! — сказал со вздохом инспектор.

Миссис Коллинз молча склонила голову. Видя ее огорчение, полицейский не мог ей не посочувствовать.