Гибель веры - Донна Леон

Следующее место служения — на юге, там он задержался на семь лет, потом был отослан в дом, устроенный церковью для священников с проблемами. Природа проблем падре Лючано не раскрывалась.

Пробыв там год, назначен в маленький приход в Доломитовых Альпах, прослужил пять лет, никак не выделившись, под началом пастора, отличавшегося такой суровостью правил, какая, говорят, не имела себе равных во всей Северной Италии. После смерти этого пастора падре Лючано стал пастором вместо него, переведен из этой деревни через два года — упоминание об «источнике неприятностей — мэре-коммунисте».

Оттуда падре послан в церквушку на склонах Тревизо, пребывал там год и три месяца, пока его не перевели, год назад, в церковь Сан-Поло, с кафедры ее нынче проповедует и от нее же направлен внести свой вклад в религиозное воспитание городского юношества.

Брунетти закончил читать.

— Как вы это добыли?

— Пути Господни неисповедимы и множественны, комиссар, — спокойно ответила она.

— На этот раз я серьезно, синьорина. Хотел бы знать, как вы получили эти сведения. — Он не ответил на ее улыбку.

Несколько секунд она его рассматривала.

— У меня есть друг, работает в офисе патриарха.

— Друг-церковник?

Она кивнула.

— И он охотно вам это выдал?

Опять кивнула.

— Как вы устроили это, синьорина? Такую информацию они предпочли бы держать вне досягаемости мирян.

— И я предположила бы то же, комиссар.

У нее зазвонил телефон, но она не стала отвечать. Семь звонков — и тишина.

— У него роман с моей подругой.

— Понятно, — сказал он, потом спросил самым нейтральным тоном: — Вы его этим шантажируете?

— Нет, совсем не так. Он уже давно хочет уйти оттуда — просто выйти на улицу и начать нормальную жизнь. Но моя подруга заставляет его оставаться там.

— В офисе патриарха?

Она кивнула.

— В качестве священника?

Ответ тот же — безмолвный.

— Работать с документами и отчетами вроде этого?

— Да.

— Зачем ваша подруга хочет, чтобы он там оставался?

— Предпочла бы вам этого не говорить, комиссар.

Брунетти не стал повторять вопрос, но и не отошел от ее стола.

— Это ни в каком смысле не преступление — то, что он делает. — Она обдумала то, что сказала, и добавила: — Даже наоборот.

— Мне кажется, я должен знать, правда ли это, синьорина.

Впервые за те годы, что они работали вместе, синьорина Элеттра посмотрела на него с откровенным неодобрением и спросила:

— А если я дам слово?

Прежде чем ответить, он посмотрел на бумаги у себя в руках — плохие фотокопии оригиналов, вверху очень нерезкая, но все же различимая, печать патриарха Венеции. Поднял глаза:

— Не думаю, что это необходимо, синьорина. С тем же успехом я усомнился бы в себе.

Она не улыбнулась, но напряжение ее отпустило — это почувствовалось и в позе, и в голосе.

— Спасибо, комиссар.

— Как вы думаете, ваш приятель может достать информацию о священнике, состоящем в ордене, а не о приходском пасторе?

— Если вы назовете мне имя, — конечно, попытается.

— Пио Кавалетти, член ордена Святого Креста.

Она записала имя и взглянула на него:

— Что-нибудь еще, синьор?

— Еще одно. Я слышал сплетню про графиню Кривони. — Синьорина Элеттра — венецианка, — характер сплетни он уточнять не стал. — Касательно священника. Понятия не имею, кто он, но хотел бы, чтобы ваш друг посмотрел, не найдет ли чего.

Синьорина Элеттра сделала еще заметку:

— Я не передам ему это, пока не увижусь с ним, но как раз должна встретиться за ужином.

— У подруги?

— Да. Мы никогда не обсуждаем такое по телефону.

— Боитесь, с ним что-нибудь случится? — Он сам не был уверен, насколько серьезно это сказал.

— Отчасти да.

— А что еще?

— Боимся того, что может случиться с нами.

Он посмотрел на нее — не шутит ли, но нет: лицо каменное, мрачное.

— Вы верите в это, синьорина?

— Эта организация никогда не была добра к своим врагам.

— А вы входите в их число?

— От всего сердца.

Он чуть не спросил почему, но остановил себя. Не то чтобы не хотелось узнать, скорее наоборот, но не стоит начинать сейчас дискуссию на эту тему здесь, в кабинете напротив двери, из которой в любую секунду может выйти вице-квесторе Патта. И Брунетти сказал:

— Буду очень признателен вашему другу за любую информацию, какую он мне даст.

Снова зазвонил телефон, и на этот раз она взяла трубку. Спросила, кто говорит, и попросила подождать на линии, пока она вызовет файлы на экран. Он кивнул ей и с бумагами в руке пошел в свой кабинет.

И вот это человек, думал Брунетти, идя обратно к себе в кабинет, которому он, хоть и неумышленно, доверил религиозное воспитание Кьяры. И нельзя сказать, что они сделали это вместе, — Паола с самого начала предельно ясно заявила, что не желает тут участвовать.

Он знал, даже когда дети только пошли в начальную школу, что она против этой идеи, но социальные последствия открытого отказа от религиозного воспитания пришлось бы терпеть самим детям, а не родителям, решившим за них. Где будет обретаться ребенок, чьи родители отказались от религиозного образования, пока сверстники его учат катехизис и жития святых? Что происходит с ребенком, который не участвует в таком ритуале, как первое причастие и конфирмация?

Брунетти вспомнил прошлогодние заголовки газет: респектабельной бездетной чете (он — врач, она — юрист) Верховный суд Турина отказал в усыновлении ребенка из-за того, что оба — атеисты и потому не станут хорошими родителями.

Он смеялся над той историей об ирландских священниках в Дублине, как будто Ирландия — какая-то страна третьего мира, полузадушенная примитивной религией, но вот здесь, в его собственной стране, знаки того же удушья, пусть они видны лишь предубежденному глазу.

Он не представлял, что делать с падре Лючано, — знал, что законных способов нет. Его никогда не обвиняли в преступлениях, и вряд ли возможно найти в его прежних приходах кого-нибудь, кто открыто высказался бы против него. Эту заразу передавали другим, пусть разбираются, — довольно естественная реакция. А те, кто избавились от него, без сомнения, молчали и будут молчать — ведь это поддерживает их уверенность, что они от него отделались.