Утро новой эры - Алексей Доронин

Человек остался доволен прожитым днем. Похоже, он становился оптимистом. В его ситуации «нормальный» сошел бы с ума от безысходности, а он радовался: тому, что болит только подвернутая на днях нога, а не все тело, или тому, что желудок заполнен хотя бы наполовину, а не пуст, как вчера. Радовался каждой прожитой минуте.

Он убивал и ел все живое, что было меньше его по размерам.

Бывало, что, как и любому хищнику, ему приходилось прошагать десяток километров и, ничего не найдя, засыпать с пустым желудком, который то сжимался в комок, то начинал крутиться волчком. Но даже тогда он не позволял себе поддаваться унынию. Трудно сказать, было ли дело в силе воли или в нарастающем отупении, но факт оставался фактом: он не собирался выбрасывать белый флаг даже перед лицом непреодолимой силы.

Разделка тушки собаки заняла у него десять минут, сказывался немалый опыт. Мясо он сложил в два целлофановых пакета. Это на потом, для ледника. В меню пока первым блюдом стояла ворона.

Ее он с удовольствием запек в золе от костра, жалея только о том, что нет каши на гарнир.

Внезапно человек подумал, что солнце и эта апрельская оттепель давали ему ложную надежду. Хотя ночь и заканчивалась, зима вполне могла задержаться еще лет на пять, если тонкая механика климата безвозвратно расстроена. И тогда растительный мир сильно обеднеет, не говоря о животном, который попросту исчезнет. Ему вспомнилась таблица, которую он видел в школьном учебнике ботаники. Она называлась «Сохранение семенами способности к прорастанию». Если верить ей, задержись Зима хотя бы на три года – ни нынешние люди, ни их потомки не увидят тополей, ив, дубов, ясеней, кленов, берез, равно как и многих других представителей земной флоры. Останутся сосны, кедры, многие злаковые и бобовые. Останется индийский лотос – тот может лежать хоть двести пятьдесят лет, а потом прорасти. Но что с него толку, с этот лотоса? Поглощать его, чтоб обрести забвение?

Насчет цветов Саша точно не помнил, но у него было подозрение, что потомкам придется дарить возлюбленным букеты из сельдерея или петрушки. Даже если через сто лет растительный покров планеты более-менее восстановится, он уже не будет прежним: цветковым растениям, похоже, придется уступить пальму первенства хвойным, так как их шишки, которые по-научному называются стробилы, лучше переносят холода. Сто миллионов лет эволюции отправились коту под хвост. Добро пожаловать обратно в меловой период, разве что без динозавров. Нет, человек действительно достиг пика своего могущества: он сумел обратить ход развития природы вспять, наперекор ее законам.

Это что касается флоры. Если обратиться к фауне… лучше не надо, потому что не к чему будет обращаться. Даже не собаки и не вороны, а насекомые окажутся в выигрышном положении, как только закончатся холода.

Им ведь радиация почти не страшна. Перед Сашиными глазами встала картина, яркая как цветной фотоснимок. Развалины и тучи мух, кишащие на разлагающихся трупах. К тому же радиоактивное излучение подстегнет их эволюционное развитие. То, на что у высших животных понадобилось десять тысяч лет, у какой-нибудь дрозофилы займет считанные годы. Естественно, они не вырастут размером с собаку, но повадки и внешний их облик изменятся. Может, начнут строить ульи и выделять мед. Б-р-р-р. Не хотелось бы такого меду. Конечно, через год их кормовая база исчезнет, и численность будет введена в жесткие рамки размерами сузившейся экологической ниши, но до этого в городах будет царство мух.

А мутаций было не избежать и высшим животным, с поправкой на то, что заметные изменения проявятся минимум через пару тысяч лет. У грызунов быстрее, у людей медленнее, но даже им этого не избежать. Хотя самые серьезные «мутации» коснутся сознания и нравов. Саша сам был тому живым примером.

Он проверил свою птичку. Она успела хорошо пропечься. Пальчики оближешь.

Данилов быстро расправился с тушкой, не побрезговав даже потрохами. Через пару минут от вороны осталась только кучка перьев и горка дочиста обглоданных косточек. Вытирая сальные губы рукой, а руки об штаны, тот, кто когда-то был интеллигентным человеком, испытывал от еды подлинное наслаждение. Не от вкуса, а от ощущения сытости… Если бы жизнь состояла из таких моментов, ее можно бы было считать приятным занятием.

Это был его девятый месяц в новом мире, он уже многому успел научиться и многое узнал. Например: чтобы жить, иногда приходится убивать, и не только животных. Для того, кто видел темную сторону жизни, эта фраза – трюизм.

Тем, кто дожил до девятого месяца теряющей силу зимы, нетрудно было добывать пищу. Вокруг было много мяса, только руку протяни. Александр знал, что многие из людей так и делали. Казалось бы, чего уж проще – срезать мясо с лежащего трупа? Вот только легкий путь на самом деле был тупиковым, даже с точки зрения гигиены.

Как большинство хищников, он предпочитал насыщать утробу свежей убоиной. Поэтому не мог позволить себе расслабиться и помногу часов в день проводил в пути.

Александр шел легкой пружинистой походкой; иногда быстрым шагом, иногда короткими перебежками. Как обычно, его взгляд высматривал в окружающей пустыне не только опасность, но и возможную добычу.

Как только он стал питаться чуть лучше, восстановились потерянные килограммы, болезненная одутловатость исчезла. Он был теперь даже посильнее и поздоровее, чем раньше. От долгих переходов мышцы окрепли. Кожа на открытых участках загорела до цвета бронзы. В походке, взгляде и во всем облике появилось что-то волчье. Саша теперь напоминал героев старых фильмов про Апокалипсис – Безумного Макса, Змея из «Побега из Нью-Йорка» в исполнении Курта Рассела и других. Разница была в том, что он не играл «изгоя из пустоши» – он был им. Все эти изменения накапливались постепенно и незаметно, пока по закону перехода количества в качество он не стал другим человеком.

Солнце клонилось к закату, его последние лучи освещали землю уже из-за линии горизонта. Небо на западе было расцвечено всеми оттенками красного. Великолепное зрелище, которым некому было любоваться.

Длинные тени ложились на землю. Закат быстро догорал. Для человека это был сигнал, что пора искать пристанище на ночь.

В низинах еще лежал черный снег, плотный и твердый, как камень. Но там, где солнце хорошо прогревало, он таял и обнажал останки тех, кому зима даровала покой и забвение. Взору идущего открывались братские могилы под открытым небом – бескрайнее кладбище без крестов и надгробий. Запах этой весны был запахом смерти.

Ручьи, журчавшие тут и там среди развалин, несли в своих водах тлен.

Мертвые были повсюду, но некому было горевать об их участи. Людей вокруг не было. Одинокого странника с ружьем было непросто к ним причислить, ведь человек существо социальное. А в жизни идущего не было ни семьи, ни друзей, ничего, что связывало бы его с исчезнувшим миром. Он словно родился здесь, в холодной каменной пустыне, где каждый день это борьба за жизнь.

Пришлось бы очень постараться, чтобы заметить в его глазах блеск разума. Нет, они не были безумными, ведь безумие есть вариант сознания, неприемлемый для большинства; оно может быть по-своему глубоким и многогранным. А в Сашиных глазах теперь нельзя было прочитать ничего, как в заросшем тиной пруду не увидишь своего отражения. Только тень голода иногда проглядывала там.