Мика и Альфред - Владимир Кунин

* * *

А почти четверть века спустя Михаил Сергеевич Поляков прилетел в Алма-Ату и не нашел там ни Лильки Хохловой, ни ее домика с садиком, ни могилки Лаврика, ни яблоньки над ней…

Все было снесено и заасфальтировано. Из асфальта в небо торчали высокие красивые многоэтажные дома, выстроенные по последнему слову антисейсмической техники.

Михаил Сергеевич постоял, попытался вызвать в своей памяти разные живые картинки прошлого, связанные именно с этим местом, но у него ни черта не получилось! Асфальт мешал. Туповато-горделивые домища, раскаленные солнцем стада автомобилей у подъездов — все мешало…

Расплавляло память, разрушало ее, превращало в какой-то мусор обрывочных воспоминаний, не трогающих ни душу, ни сердце…

Обычный примитивный анкетный мусор событий совершенно не складывался в цельную картину прошлого — такого горького, дорогого и неповторимого, безжалостно закатанного в толстый слой асфальта и раздавленного высоченными антисейсмическими домами. Михаил Сергеевич еще немного потоптался там, да и побрел в свою гостиницу…

* * *

… Но тогда, в то время, пока пятнадцатилетнего Мику Полякова еще не перевели из общей камеры в одиночную и ему необходимо было постоянно следить за собой, сдерживаться и делать вид, что его ничто не касается, внутри Мики все буквально в клочья рвалось от тоски, одиночества и беспомощности.

Это уже потом, после того как любопытный начальник угро выслушал не очень внятную лекцию своего дружка профессора Вадика Эйгинсона о «неограниченных возможностях человека» и на всякий случай распорядился перевести М. Полякова в одиночку, Мика, оставшись наедине с самим собой, наконец-то смог дать себе волю.

И зубами скрипел во сне, как говорили надзиратели, «аж в коридоре было слышно!..», и в подушку наплакался, и первую тройку суток ни к утренней пайке, ни к вечерней даже не притронулся.

Ну не знал тот однолапый начальник, что ему делать с этим Мишкой-художником! Суду не подлежит по малолетству, ни одна кража не доказана, его захват на чердаке у старого «планакеша» в Талгаре квалифицируется лишь как «попытка совершения кражи…» — не больше. А что еще? А ни хрена…

Обвинить его в шести убийствах? Но ведь все — от постового до генпрокурора — тебя же на смех поднимут! Какие убийства?! Все вышеупомянутые скончались от причин совершенно естественных, можем даже трупы проэксгумировать и повторить экспертизы!

А начнешь ссылаться на разные «аномальные явления», станешь блеять о «высшей нервной деятельности», заикнешься о «неограниченных биоэнергетических возможностях человека», и тебя самого в психушку упекут…

Тем более что если уж и посчитать те шесть смертей убийствами, совершенными М. Поляковым, так нужно признать, что в пяти случаях пацан действовал «в пределах необходимой самообороны» и лишь в одном случае, с артистами — «с целью мщения».

Начальник, как мог, затягивал следствие — то якобы доказательств недостаточно, то не все потерпевшие выяснены, то суммы похищенного не сходятся с показаниями потерпевших — причем, все наоборот, в пользу подозреваемого!..

Например, сержанты в штатском привезли из Талгара два трупа — молодого и инициативного товарища-оперативника и застреленного им же Лаврика, а также арестованного М. Полякова и в качестве вещественных доказательств попытки совершения кражи привезли триста сорок тысяч рублей, принадлежащих старому планакешу…

А когда того вызвали в Алма-Ату как потерпевшего, старик расплакался при виде денежной груды и сказал:

— Ой-бояй!.. Не мои деньги!.. Откуда бедный человек столько денег взял?! У меня на чердаке всего три тысяч было… На свои похороны копил…

Начальник знал, что старик купил чуть ли не всех хозяев Талгара, но ничего не сказал. Вернул старику три тысячи под расписку, а остальные сдал в доход государства.

Однажды начальник сам пришел в одиночку к подследственному. Принес ему в камеру его же планшет с листами бумаги для рисования, с уже заточенными карандашами, но без скальпеля. Зато с пачкой папирос «Дели». Собственный тридцатник выложил. Сам не курил.

— Рисуй, — сказал начальник. — Чего зря задницу просиживать?

— Спасибо, — ответил Мика. — Отправьте меня на фронт. Все равно же судить не будете — малолетка. Закон…

— Ну, это как сказать, — усмехнулся начальник. — Закон что дышло, куда повернул — туда и вышло. Кури, кури, не стесняйся!

— Поговорите в военкомате. Пусть меня на фронт отправят, — повторил Мика. — Вы, я смотрю, уже побывали там…

— Нет, — честно сказал начальник. — Не был я ни на каком фронте.

— А это?… — Мика показал на правую искалеченную руку начальника.

— Это мне одни бандюки лет десять тому назад отрубили. А ты сам в военкомат не торкался?

— Один раз. Еще в прошлом году.

— Ну и что?

— Взяли за шкирку и… того.

— Их тоже понять можно.

— Нет. Нельзя.

Начальника все время подмывало задать пацану один, самый важный вопрос. Но он понимал, что если пацан ответит на него утвердительно, то он, начальник, и сам долго не проживет. Этот вопрос может стать для него же, начальника, смертельным приговором.

И все же… И все же… И все же! Он был настолько любопытен, и этот пацан ему так нравился, что начальнику показалось, будто если он сейчас его об ЭТОМ спросит, пацан почувствует его симпатию к себе и оставит его в живых…

Начальник сидел на Микиных нарах, а Мика по-блатняцки пристроился на корточках, привалившись к противоположной стене камеры, и с наслаждением курил, аккуратно стряхивая пепел в ладошку.

— Ты, говорят, все время физкультурой занимаешься? — спросил начальник, не решаясь перейти к самому главному вопросу. — Стойки делаешь на руках, отжимаешься… Верно?

— Прогулок у подследственных нет — нужно форму поддерживать. Но вы же не об этом хотели меня спросить.

— М-да… Верно… Не для протокола, как говорится. Скажи мне, Миша… КАК ТЫ УБИЛ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?

Мика помолчал, глубоко затянулся, посмотрел прямо в глаза начальнику и поправил его:

— СЕМЬ. Был еще один гаденыш в Ленинграде до войны. В школе.

Начальник мгновенно вспотел. Он ждал всего, чего угодно, но только не такого откровенного признания… И все равно ведь не доказать. Не доказать никогда!

— Конечно, — улыбнулся ему Мика. — Не докажете. Никто не поверит.

Начальник охнул, перевел дух, еле выговорил:

— Что-то у нас с тобой, Михаил, какая-то ненаучная фантастика получается!.. Какой-то Жуль-Верн, понимаешь… Ты что, и мысли умеешь читать?!

— Нет, — сказал Мика. — Я просто представил себе, что вы можете подумать.

— А ты не боишься, что весь этот разговор наш сейчас записывается?… Ну, сам знаешь как… Ты же в звукоцехе работал, да?