У штрафников не бывает могил - Владимир Першанин

Раны, хоть и не слишком глубокие, но многочисленные, да еще располосованные скальпелем, воспалялись, гноились. Их чистили, и вместе со всякой красно-бурой гадостью вытаскивали серые обрывки ниток от белья и гимнастерки. Так как ран было много, они сливались в крупные бугорчатые опухоли.

От обилия всевозможных лекарств я с неделю пробыл в состоянии полубреда. Есть ничего не хотелось, меня чем-то поили с ложечки и вводили глюкозу. Потом я стал различать лицо молодой хорошенькой медсестры. Мозги работали слабо, но я чувствовал, что прихожу в себя, а значит, буду жить. От обилия внезапно нахлынувших чувств погладил сестру. Куда тянул руку, не различал. Получилось, что погладил ее по заднице. Хорошенькая сестра отскочила и возмущенно крикнула:

— Вы чего себе позволяете?

— Позволяю, — бестолково повторил я.

— Руки не распускай! Лежат, как валенки, а потом под халат лезут.

Возмущенная медсестра повернулась и ушла, а раненые в палате захохотали:

— И правда, штрафник ожил!

— Если руку куда надо тянет, жить точно будет!

— А Людка дура, — рассудительно пробубнил чей-то голос, — не соображает, что человек с того света вернулся. Еще начальнику отделения пожалуется, что ее лапают.

— Лапают, — я снова пошевелил языком, радуясь, что он хоть и плохо, но слушается меня.

— Старлей, может, съешь чего? — доносилось, как сквозь вату. — Сальцо имеется.

— Какое к хренам сальцо! — возразил другой голос. — У него за неделю кишки усохли. Молоко или кашу жидкую надо.

Я шевельнул языком, но сил произнести еще что-то не хватило. Я снова заснул.

Окончательно пришел в себя дня через три. Ныли раны, но особенно донимал кишечник. Что такое запор, я до этого не знал. Жаловаться красивой и высокомерной Людмиле не хотелось. Вторая медсестра, совсем молоденькая девочка Света, тоже смущала меня. Рассказал при очередном обходе о своей беде майору-хирургу, который обругал помощника-капитана, а заодно и молоденькую Свету:

— Вы что, совсем за ранеными не следите? Буканов без сознания неделю лежал. Можно было догадаться, что у него кишечник не работал?

— Давали слабительное, — сказал капитан и перечислил по латыни названия лекарств.

Света стояла красная от смущения, я чувствовал себя не лучше. Лучше бы не заводил этот дурацкий разговор. Перетерпел бы. В общем, проблему решили. Дали еще каких-то лекарств, и все наладилось.

Вначале я лежал в палате для тяжелораненых. Пять-шесть человек. Потом выздоровление пошло лучше, и меня перевели в общую палату офицерского состава человек на двадцать. Насмотрелся всякого. Через койку от меня лежал молодой капитан без обеих ног. Меня поразили волосы капитана. Русые, они были сплошь испятнаны сединой.

Хотя раны уже заживали, капитан не мог прийти в себя. На наше психологическое состояние не слишком обращали внимание. Слишком много раненых — не до того. Главное, чтобы человек выжил, ну и по возможности вернулся в строй. Капитан так и не смог прийти в себя от шока. Не раз приходилось слышать, как он стонет утром:

— Ой, нога разболелась. Сделайте укол!

Когда сестры спрашивали, где болит, он показывал на ступни. А их у него не было. Ампутацию провели под самые колени. Приходил специалист, измерял, прикидывал, как будут держаться протезы. При этом балагурил, подбадривая капитана, что ему повезло. Протезы будут сгибаться, и со временем он научится ходить, как нормальный человек.

Но закончилось все плохо. Однажды утром капитан потребовал одежду, сапоги, собрал кое-какие вещички и заявил, что хватит ему лежать. Все приняли это за шутку. Но капитан, повышая голос, ерзал на кровати, упал и пополз к двери. Лопнули швы, вслед тянулись кровяные полосы. Прибежали медсестры, врачи, но капитан оказался крепким. Раскидал всех и упрямо пробивался к двери. Вызвали мужиков-санитаров, сделали инвалиду укол, а вечером перевели в другое отделение.

В целом настроение в палате было нормальное. Про капитана говорили, что его давно надо было перевести. Кроме ранений в ноги, у него была тяжелая контузия, требовалось лечить голову. Но перед этим старались привести в порядок исковерканные взрывом ноги.

Госпиталь располагался на окраине города Сторожанец. Большой дом и несколько флигелей в живописном парке. Хорошее место. Как всегда бывает, сложилась тесная компания. Командир пехотной роты Костя Журин, капитан-связист Данила Колышкин, командир взвода младший лейтенант Леха (фамилии не запомнил). Душой компании был Костя Журин, белобрысый, губастый, острый на язык.

Имелось у нас любимое местечко, поляна на берегу пруда, где мы собирались поболтать, позагорать на траве. У Кости имелась подруга из медсестер, полная, симпатичная женщина. Журин за глаза над ней подсмеивался, называл «самоходкой», а она привязалась к Косте и, видимо, рассчитывала на серьезные отношения.

Приносила нам булочки, котлеты, иногда спирт. Костя, не стесняясь нас, обнимал ее, тискал. Порой вечером уходил подальше в кусты. Там раздавались шуршание, стоны. Медсестра каждый раз возвращалась смущенная, а Костя отпускал соленые шутки, от которых краснел самый молодой в компании командир пехотного взвода.

Данила как-то спросил Костю:

— Ты правда ей жениться обещал?

Журин со смехом ответил, что женщин вокруг много. Как ни старайся, на всех не женишься. Здоровья не хватит.

— Женятся не на всех, а на одной, — возразил Данила.

Он был старше и серьезней нас. У Данилы еще в начале войны пропал без вести брат, вскоре погиб другой. Семья уже год не получала писем от младшей сестры. Она работала на телеграфе, ее призвали в воздушно-десантные войска и, судя по всему, забросили, как радиста, вместе с разведгруппой, в немецкий тыл.

— Ой, дурочка! Маше всего девятнадцать было.

— Почему было? Брось ты ее заранее хоронить, — сказал я. — Из немецкого тыла писем не пришлешь.

— А ты думаешь, в тылу у немцев можно полгода или год воевать? Сам я дурак, техникум связи окончил, и Машка по моим стопам пошла. Лучше бы ей дурак вроде Кости на курсах попался. Родился бы ребенок, и списали домой.

— Почему я дурак? — обижался Журин.

Костя был отходчивым, добродушным парнем. Однажды, получив посылку, устроил небольшой праздник. Наплел, что у него день рождения, мы сбегали на рынок, купили самогону, фруктов и собрались после отбоя в комнате медсестер. Пришла и молоденькая Света, которая сразу «запала» на розовощекого лейтенанта Леху, своего ровесника. Думаю, что ничего серьезного у них не было — оба слишком молодые. А мне не повезло.

Третья медсестра отдала предпочтение Даниле Колышкину. Не сказать, что он был очень уж видный парень, но понравился ей больше, чем я. Данила, изголодавшийся по женщинам, отбросил свою серьезность и вскоре сидел, тесно прижавшись к соседке. Всем было не до меня, я выпил еще полстакана самогона и потихоньку исчез.