Брак и мораль - Бертран Рассел

Здесь, как и в двух предыдущих случаях, мы сталкиваемся с опасностями для человечества от развития науки при сохранении международной анархии. Наука позволяет достигать поставленных целей, и если наши цели злонамеренны, результатом будет катастрофа. Если мир останется во власти злобы и ненависти, то чем сильнее в нем будет господствовать наука, тем ужаснее он будет становиться. Снизить накал и напор этих губительных страстей жизненно необходимо для человеческого прогресса. В значительной степени эти страсти своим появлением на свет обязаны ошибочной сексуальной этике и скверному сексуальному просвещению. Будущей цивилизации нужна новая, лучшая сексуальная этика. Именно этот факт делает реформу сексуальной морали одной из жизненно важных потребностей нашего времени.

С точки зрения частной морали сексуальная этика, научная и лишенная предрассудков, как нельзя полнее соотносится с евгеническими соображениями. Я имею в виду следующее: при всех ослаблениях существующих ограничений на половые контакты добропорядочные мужчина и женщина не вправе приступать к продолжению рода без тщательного обдумывания физического и душевного здоровья своего потомства. Противозачаточные средства сделали отцовство добровольным, оно больше не складывается автоматически вследствие полового контакта. По различным экономическим причинам, рассмотренным в предыдущих главах, вполне вероятно, что значимость отца для образования и содержания детей будет неуклонно снижаться. Поэтому у женщин не останется повода выбирать в качестве отца своего ребенка того мужчину, которого она предпочитает в роли любовника или наперсника. Совсем не исключено, что в будущем женщины, ничуть не жертвуя собственным счастьем, станут подбирать отцов своим детям по евгеническим выкладкам, высвобождая истинные чувства для обыденных сексуальных отношений. Для мужчин же будет еще проще подбирать матерей своим будущим детям – по желательности конкретной женщины в качестве родительницы. Те, кто, подобно мне, считает, что сексуальное поведение касается общества лишь с точки зрения интересов детей, должны выводить отсюда двоякое умозаключение относительно будущей морали. С одной стороны, любовь без детей должна быть свободной; с другой – к продолжению рода следует относиться вдумчивее, чем это принято сегодня. Однако соответствующие моральные нормы будут несколько отличаться от тех, которые признавались до сих пор. Чтобы зачатие в конкретном случае воспринималось как добродетельное, больше не будет надобности в каких-то словах, произнесенных священником, или в каком-то документе, составленном регистратором; ведь нет никаких доказательств того, что такие действия влияют на здоровье или интеллект потомства. Важным будет считаться тот факт, что эти вот мужчина и женщина, сами по себе и в той наследственности, которую они передают, должны быть такими, чтобы от них родилось желательное потомство. Когда наука сможет высказываться по данному поводу более уверенно, чем возможно вообразить сегодня, моральное кредо общества обретет евгеническую точность. Мужчин с наилучшей наследственностью будут охотнее всего привлекать в качестве отцов, а другие мужчины, приемлемые как любовники, окажутся отвергнутыми, когда речь зайдет об отцовстве. Институция брака, какой мы ее знаем, превращает подобную схему в непригодную для человеческой натуры, и потому практическая ценность евгеники видится обществу крайне ограниченной. Но нет причин думать, что в будущем человеческая натура продолжит возводить барьеры, аналогичные нынешним, ведь контрацепция отделила деторождение от бездетных сексуальных отношений, и отцы, полагаю, впредь утратят привычные нам тесные личные связи со своими детьми. Значимость и высокий социальный престиж, возлагаемые моралистами прошлого на брак, перенесутся исключительно на деторождение, если мир сделается более научным в своей этике.

Это евгеническое мировоззрение, хотя оно уже успело проникнуть в общество в форме частной этики некоторых людей из образованной среды, будет, по всей вероятности, распространяться все шире, пока наконец не воплотится в законе – быть может, в форме денежного вознаграждения желательным родителям и штрафования нежелательных.

Мысль о том, чтобы позволить науке вмешиваться в наши интимнейшие побуждения, несомненно, вызывает отвращение. Но это вмешательство куда менее серьезное, чем то, которое на протяжении столетий позволяла себе религия. Наука как явление возникла недавно, она еще не обросла авторитетом традиции и древности, как религия, однако идеально подходит для обретения того же авторитета и уважения к себе, что и религия. Да, благополучие потомков есть мотив, достаточный для обуздания страстей обычного человека, но если оно станет элементом общепризнанной позитивной морали, причем выйдет за пределы хвалы и обвинений, позволит вознаграждать и карать экономически, забота о благополучии потомства вскоре станет для всех правилом, которое надлежит соблюдать всем благовоспитанным людям. Религия существовала еще до зари исторических времен, а наука бытует в мире от силы четыре столетия[127]; но когда наука сделается зрелой и почтенной, она станет контролировать нашу жизнь ничуть не меньше, чем это делала религия. Предвижу время, когда все, кому дорога свобода человеческого духа, должны будут восстать против научной тирании. Тем не менее, если тирании не миновать, уж лучше ей быть научной.

В настоящей главе я намерен заново изложить сказанное ранее в предыдущих главах относительно воздействия секса и сексуальной морали на индивидуальное счастье и благополучие. В этом вопросе нас заботят не только фактический период половой активности и не только фактические сексуальные отношения. Сексуальная мораль проявляется во всех возрастах – в детстве, юности и даже в старости индивида, причем разнообразными способами, благими и скверными, в зависимости от обстоятельств.

Традиционная мораль проявляет себя прежде всего тем, что накладывает некие табу на поведение уже в детстве. Ребенка учат, в очень раннем возрасте, не прикасаться к определенным частям тела под взглядами взрослых. Его учат говорить шепотом, когда возникает позыв сходить по-большому, и соблюдать уединение при отправлении этой потребности. Определенные части тела и определенные действия тем самым приобретают некое своеобразное качество, не слишком понятное ребенку, который в результате проникается ощущением тайны и начинает испытывать специфический интерес. Некоторые интеллектуальные головоломки, скажем, вопрос, откуда берутся дети, надлежит обдумывать в тишине, ибо ответы взрослых на этот вопрос либо уклончивы, либо очевидно фальшивы. Мне знакомы мужчины, отнюдь не старые, которым, когда они в раннем детстве касались определенных частей тела, внушали с мрачной серьезностью: «Уж лучше бы ты умер, чем делал это». Приходится отмечать, увы, что с точки зрения добродетельности в более поздней, взрослой жизни эти внушения редко оправдывают ожидания традиционных моралистов. Добавлю также, что частенько можно услышать и более явные угрозы. Конечно, сегодня мальчиков в таких случаях гораздо реже пугают кастрацией, им «всего лишь» предрекают безумие. В итоге подобных наставлений большинство детей в раннем возрасте проникается чувством глубочайшей вины, а сексуальные отношения вызывают подспудный ужас. Эта связь секса с чувством вины и страха столь крепка, что по мере взросления человека делается почти полностью бессознательной. Хотелось бы, пожалуй, провести статистический опрос среди тех, кто относится скептически ко всем этим детским байкам, на предмет готовности прелюбодействовать во время грозы. Мне почему-то кажется, что девяносто процентов из них в глубине души уверены, что в этом случае их непременно поразит молния.