Осторожно, женское фэнтези! - Ирина Шевченко

Это случилось на завершающей стадии операции, и на доктора никто не смотрел — всех интересовал эльф, которого штопали сразу три иглы, а вокруг бабочкой порхали загнутые хирургические ножницы, обрезавшие лишние нитки. Грин торопился закончить, пока еще хватало сил. Когда был сделан последний стежок, завязан последний узел и ножницы в последний раз звякнули у груди пациента, целитель отвернулся от стола и направился к окну, хрипло бросив через плечо:

— Повязку сами.

Прижался лбом к стеклу.

Эльфы отмерли. Засуетились люди. Доктор Кленси и леди Райс подсказывали эльфам, как правильно обработать шов и наложить повязку. Остальные направились к выходу: спектакль закончен, и можно не дожидаться, когда исполнитель главной роли выйдет на поклон.

Мне не нравился Эдвард Грин, но подобное отношение со стороны недавних восторженных зрителей покоробило. Может, еще рано говорить об успехе? Нет, будь так, медики не выглядели бы настолько спокойными, да и эльфов, похоже, уже не тревожила судьба сородича. Они переложили посла на носилки и утащили в неизвестном направлении, кровь тщательно вытерли, а использованную ветошь унесли с собой. Оливер вышел, беседуя с одним из нелюдей, и в их разговоре не слышалось волнения. Леди Райс пригласила доктора Стоуна на чай. Кленси не позвали, и он ушел один — к своим котятам. Сестры собрали инструменты…

Вскоре в операционной остались только мы с Грином.

Понятия не имею, что заставило меня подойти к нему.

— Доктор, я могу чем-нибудь помочь?

Он обернулся. Посмотрел на меня, и бессознательный ужас зашевелился под кожей, встопорщив волоски на руках.

— Анабель…

— Элизабет, — поправила я.

Внезапно Грин сцапал меня за воротник и притянул к себе.

— Начхать, кто ты, — прошипел мне в лицо. — Найди Анабель и скажи, что мне нужен кофе.

— Анабель нет, — прошептала я. — Она же уехала…

— Уехала, — он отпустил меня, посмотрел задумчиво на свою руку: пальцы заметно дрожали. — А кофе?

Голос его звучал растерянно, а в глазах отразилась такая обида — на меня, на Анабель, на весь этот мир, воспротивившийся тому, чтобы он получил заслуженную порцию бодрящего напитка, — что я решилась на еще большую глупость.

— Я могла бы сварить, если вы не против.

Стоило вспомнить, куда ведут благие намерения…

В следующее мгновение я узнала две вещи. Во-первых, не только ректор умел без подготовки открывать порталы и втягивать в них неразумных девиц. Во-вторых, человек способен чувствовать, как у него на коже проступают синяки: Грин стиснул мое плечо так, что отпечатки его пальцев обеспечат мне долгую память о сегодняшнем дне.

— Всё там, — в своем кабинете он толкнул меня к столику у окна, где расположилась спиртовка с латунной джезвой. Рядом стояли чашки и банка с молотым кофе.

Не было разумных объяснений тому, что я не возмутилась подобной бесцеремонностью и не ушла, хлопнув дверью. Словно сомнамбула зажгла трясущимися руками спиртовку, отмерила кофе, налила воды из кувшина…

В горле першило. Запах кофе — обожаемого кофе! — вызывал тошноту. Рубашка прилипла к спине, а пальцы стали холодными и влажными. Я перелила напиток в чашку и, рискуя разбить ее, донесла до стола доктора. Поставила рядом сахарницу.

Желудок скрутил болезненный спазм, но это мелочи в сравнении с ненавидящим взглядом Грина.

— Что за дрянь? — прорычал он, пригубив кофе. — Он несладкий!

— С-сахар перед вами…

— И что? Я должен сам положить его в чашку? — Грин почернел от злости… или у меня потемнело в глазах. — Идиотка! Какого ты пришла, если ничего не можешь? — он схватил чашку и швырнул в стену за моей спиной. — Вон!

Дверь я нашла на ощупь.

Вышла в коридор и, медленно переставляя ставшие ватными ноги, добрела до кабинета наставницы.

— Элизабет! — леди Пенелопу я уже не видела, только слышала ее голос. — Куда вы пропали? Милорд Райхон вас обыскался.

— Доктор Грин. Кофе… я сварила… дрянь…

Ничего больше я сказать не успела. Пол исчез из-под ног, и я провалилась в пустоту, чтобы, испытав секундную легкость полета, упасть в серый песок.

Серый песок, серое небо без солнца, холод и пустота.

Благие намерения, как и положено, привели в ад.

Страшно было лишь поначалу. С каждой безрезультатной попыткой вырваться из подпространства паника ослабевала, уступая место безразличию. Подумаешь, пусто и солнца нет. Зато не орет никто, ноги не дрожат и желудок не пытается вывернуться наизнанку. Не был бы песок таким холодным и колючим, как тертое стекло, можно было бы прилечь и вздремнуть. Но если сесть и уткнуться лбом в коленки, тоже неплохо…

— Не спите, — строго произнес у меня над ухом знакомый голос.

Чуть раньше я ему обрадовалась бы, но сейчас он не вызвал никаких эмоций, как и обнявшая меня за плечи рука. Хотя нет, рука была теплая.

— Элизабет!

— Да, милорд, — пробормотала я.

— Нельзя спать. Возвращайтесь.

— Не получается, — я удобнее устроилась на любезно подставленном ректором плече. — Можете снова вытащить меня за голову? Только не дергайте сильно…

— Элизабет! — он затряс меня, но мог с тем же успехом баюкать на руках. — Я не могу вас вытащить. Я и нашел-то вас с трудом.

— Угу…

— Мисс Аштон, если вы немедленно не проснетесь, я подпишу приказ о вашем отчислении!

Это подействовало. Не как пощечина или ведро холодной воды, но подействовало.

— Не сплю, — я отстранилась от Оливера и заставила себя встряхнуться. — Уже не сплю, видите?

— Вижу. А вы меня?

Я посмотрела на сидящего рядом мужчину. Костюм, в котором он был с утра, галстук, туфли — одежду я могла разглядеть до мелочей. А лицо расплывалось, словно я смотрела на его отражение в воде.

— Вы слишком далеко забрались, Элизабет.

— Не знаю, как это получилось.

— Я, кажется, знаю. Вы были у доктора Грина?

— Он накричал на меня, — пожаловалась я. — Я ему кофе сварила, а он…

— Зачем вы к нему пошли? — с мягким укором спросил Оливер.

— Не знаю. Все ушли. Я подумала, что это неправильно, ведь он…

— Провел сложнейшую операцию. Устал и обессилел, а эмоциональное состояние при истощении довольно нестабильно. Грин работает в лечебнице не первый год, и персонал в курсе, что в таких случаях его лучше не беспокоить какое-то время. Леди Пенелопа не предупредила вас потому, что ей и в голову не пришло, что вы окажетесь такой сострадательной.

— Он на меня наорал, — повторила я.

— И сожалеет об этом.