Бремя молчания - Хизер Гуденкауф

Мама протянула мне салфетки, чтобы я вытер брюки, а потом положила голову на руль.

— Извини, — сказала она, хотя обращалась вроде и не ко мне. — Извини, я так устала…

Потом она снова завела мотор, и мы поехали домой. Отец спал в кресле в гостиной, повсюду валялись пивные банки. Я их не считал, но, по-моему, их было не меньше двадцати одной. Да еще на столе стояла коричневая бутылка. Мама в ту ночь не стала подбирать банки с пола. Прошла мимо и буркнула себе под нос: «Проспится — сам за собой уберет». Потом она уложила нас с Калли спать.

После того раза отец никогда не мог найти свою коричневую бутылку. Сначала он страшно бесился, долго бродил по всему дому и ругался, а потом находил в холодильнике очередную банку пива и снова усаживался в кресло. Время от времени, когда отец снова напивался так, что делалось страшно, мама сажала нас в машину и везла в Уиннер, но больше мы «по красивой дороге» не возвращались. Мама заруливала на парковку, блокировала дверцы и ненадолго закрывала глаза.

— Отдохну немножко, — объясняла она нам.

Однажды, очень холодной зимней ночью, мы даже ночевали в Уиннере. Сняли номер в мотеле. Мотель оказался дешевенький, без бассейна и прочих наворотов, зато в номере был большой телевизор, и мама позволила мне переключать каналы, сколько захочется. Сама она сидела рядом со мной на кровати, укачивала Калли и старалась не плакать.

Надеюсь, я не делаю ничего плохого. Надеюсь, Петра из-за меня не умрет. Надеюсь, она еще жива…

И я, и отец в крови. Мы сидим на поляне, смотрим друг на друга и ждем, кто сделает первый шаг, но не шевелимся. Еще не время.

Бен пока не вернулся, и я волнуюсь и за него. Как будто мне мало… Все время вспоминаю упреки Фильды и Мартина, и мне еще горше. В Бене я уверена. Он девочек пальцем не тронул бы. Да и Грифа я хорошо знаю, он не способен по-настоящему обидеть детей. Часто он к ним просто равнодушен. И потом, утром в гостиной я насчитала гораздо меньше пивных банок, чем обычно. Если бы он дошел до последней стадии, у меня было бы больше поводов для беспокойства.

Луис так мне и не перезвонил. Знаю, он ведет следствие, ищет девочек и еще должен заниматься другими делами. Просто странно, что его здесь нет. Луис всегда был рядом со мной, кроме тех лет, когда он учился в колледже. Даже я понимаю, что не имела права просить его остаться. Луис заступился за меня в пятом классе, когда мне не давал прохода один хулиган — нам с ним тогда было по девять лет. Он утешал меня, когда я психовала перед докладом по литературе в десятом классе. Он был рядом, когда умерла мама.

Хотя мы с мамой были очень разными и у нас было мало общего, Луис понимал: потеряв маму, я понесла самую большую утрату. Мама медленно угасала от рака груди, а мы с отцом ухаживали за ней. Те дни оставили в моей душе глубокий след. Луис, бывало, возил меня в публичную библиотеку, и я брала книги, которые заказывала мама, и читала ей вслух, дожидаясь, когда она заснет после укола морфия.

Моя мама очень любила читать. Я — нет. В моей жизни не оставалось времени на книги. Я никогда не пыталась читать в перерывах между школой, работой в магазине и свиданиями с Луисом. Мама частенько подкладывала мне книги на тумбочку у кровати, надеясь, что какая-нибудь из них меня заинтересует и мы потом ее обсудим. Но я не любила читать — до тех пор, пока она не заболела. Тогда, наверное, из чувства вины, я начала читать маме вслух. Однажды, перед самым концом, мама попросила найти ей старую книжку Уиллы Кейтер «Моя Антония». Эту книгу я уже видела раньше, мама много раз клала ее на мою прикроватную тумбочку. Я так и не выбрала времени прочесть ее, хотя и знала, что меня назвали в честь главной героини. Я не могла представить, что общего может быть у меня с Антонией Уиллы Кейтер, которая жила сто лет назад. Но по маминой просьбе начала читать. Нехотя я погрузилась в Небраску рубежа веков — и полюбила новый мир. Луис часто сидел рядом со мной, пока я читала маме вслух. Сначала я очень стеснялась, потому что не привыкла слушать собственный голос, но ему, кажется, нравилось, как я читаю, а у мамы на губах во время чтения часто появлялась слабая улыбка.

Однажды вечером, недели за три до смерти, мама похлопала по матрасу больничной кровати, которую мы привезли ей, когда поняли, что она умрет. Я опустила металлическую планку, не дававшую ей выпасть, и робко присела рядом.

— Наклонись пониже, Антония, — сказала мама.

Она никогда не называла меня Тони, а только Антония. Я придвинулась ближе, стараясь не задеть катетер, воткнутый ей в запястье. Смотреть на маму в таком состоянии было невыразимо тяжело. Мама всегда была очень красивой, настоящей красавицей, и от нее пахло духами «Шанель»… В последние дни ее окружал другой запах — неприятный запах старости и болезни. Когда-то светло-золотистые волосы стали бесцветными, какими-то мышиными, пряди безвольно обвисли, лицо побледнело и часто искажалось гримасой боли.

— Антония, моя Антония! — прошептала она. В глубине души мне нравилось, что мама так меня называет. — Я хотела тебе кое-что сказать перед тем… перед тем как… — Она сглотнула подступивший к горлу ком. — Перед тем, как я умру, — закончила она.

— Мама, не говори так, — прохрипела я и тут же залилась слезами, хотя всегда терпеть не могла плакать.

— Антония, я умру… Уже очень скоро. Не успела я как следует нарадоваться тебе. — Она вздохнула. — За мальчиков-то я спокойна, но вот ты — другое дело.

— Мам, да я в порядке. — Я шмыгала носом, стараясь, чтобы она не заметила моих слез.

Она взяла меня за обе руки, и я стала крутить ее обручальное кольцо, как много лет назад, в церкви, когда была маленькая. Кольцо свободно вращалось на пальце — за несколько месяцев мама очень похудела. Ее руки как будто принадлежали другой женщине, гораздо старше: они были испещрены толстыми синеватыми прожилками.

— Луис славный молодой человек, — сказала мама.

— Ну да, — согласилась я.

— Антония, на твоей свадьбе меня не будет… — начала она.

— Мама, пожалуйста, не говори так, — просила я. У меня потекло из носа, пришлось вырвать у нее руку и вытереться. — Пожалуйста, не говори так!

— На твоей свадьбе меня не будет, поэтому я хочу кое-что сказать тебе о том, что значит быть женой и матерью. — Она терпеливо ждала, пока мои рыдания не сменятся частыми, порывистыми всхлипами. — Говорят, для женщины быть матерью важнее всего на свете. Да, быть хорошей матерью очень важно. Но еще важнее, по-моему, быть женой, хорошей женой.

Должно быть, я смерила ее недоверчивым взглядом, потому что она засмеялась, но тут же скривилась от боли.

— Я вовсе не призываю тебя стать ковриком, о который муж вытирает ноги. Но хочу сказать, что, выбирая мужчину, с которым ты пройдешь по жизни, ты принимаешь самое важное в жизни решение. У тебя родятся дети, ты будешь их любить, потому что они твои и потому что они будут чудесными. Такими же, как ты. — Мама наморщила нос и улыбнулась мне. — Но мужа ты выбираешь сама. Мужчина, которого ты выберешь, должен сделать тебя счастливой. Он должен во всем поддерживать тебя, радоваться твоим мечтам, большим и малым.