(не) твоя тайна, или Разбуди мою страсть - Вероника Касс

Ворон-Калинина меня ущипнула, и мы громко засмеялись.

— И все же не переводи тему. Автограф нужен не мне, а Еве. Она по нему уписаться готова. Кошмар какой-то, честное слово. Я в ее возрасте тащилась по бразильским сериалам — “Дикому ангелу”, знаешь… “Зачарованным”, вот точно, Настя, да. Моя первая любовь, демон Коул, брутальный, нормальный такой мужик. А твой брат, ну прости, дистрофик с надутыми губами.

— Ви-и-ика.

— Ладно, молчу. Просто когда я три дня рисовала на стене его физиономию, у меня на него открылась какая-то непереносимость.

— И ты молчала? — Настя отскочила от меня. — Веди!

Я неохотно поднялась и пошла к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Вот! — распахнула двери Евиной комнаты и услышала восторженный возглас Насти. Еще бы. Рисовала я всегда замечательно. А чего не сделаешь ради дочери, даже ее кумира на стене нарисуешь.

Настя подошла к стене и начала трогать глаза, губы и нос своего брата.

— Блин, он как живой.

— Ага, — хмыкнула я, сложив руки на груди, — ну так что?

— Да, да. — Настя достала телефон и без разрешения начала щелкать стену на фотоаппарат. — Сейчас он увидит и сам приедет.

Я подняла левую руку, покрутила часы, чтобы увидеть время. Ремешок болтался, надо отнести часы к мастеру да укоротить его, слишком я похудела за последнее время.

— Если он успеет за час, то пожалуйста. Но позже приедет Вет на обед и лучше не надо. Он его тоже не переносит.

— Как хорошо, что Стас не увлекается этим всем.

— Подожди-подожди, скоро у твоего Стасика, — передразнила ее интонацию, — будут голые телочки на стенах висеть.

— Ему семь!

— Послезавтра восемь, — усмехнулась я. — Погоди, еще пара лет — и все. Кстати, давно хотела спросить: вы не собираетесь их расселять с Катей? Все-таки он уже в первый класс ходит. Пора бы.

— Вика, никогда не поверю, что тебе не хватает работы. Или Виталий плохо обеспечивает? — усмехнулась Настя, но в глазах ее не было насмешки, она смотрела серьезно и ждала от меня откровений.

— С чего бы? — пожала я плечами и вышла из Евиной комнаты. Я не была настроена на задушевные разговоры — уж точно не с Настей. Мы хоть и сдружились, но дружба наша была поверхностной и дистанционной. Виделись пару раз в год и в три раза чаще созванивались. Все.

О чем разговаривать с человеком, который живет в своем идеальном мире и не видит ничего вокруг? Она такая же непосредственная и открытая, как и раньше. Иногда я завидовала этому умению почти во всем видеть хорошее. Но тут и немудрено, когда у тебя такая защита в виде двойной каменной стены — отца и мужа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Муж.

Я покрутила кольцо на пальце, вспоминая своего мужа. Виталий был даже не каменной, он был бронированной стеной, к которой я никак не могла привыкнуть. Самойлов подарил мне кольцо через пару дней после того, как мы уехали из дома его родителей. Кольцо это было практически семейной реликвией, и, когда мужчина надевал его мне на палец, его руки дрожали, а мое глупое сердце стучало в ушах. Потому что это было необыкновенно, я видела, как много для Виталия значило это действо, и не могла не ощутить того же. Нужно быть поистине непробиваемой, чтобы не ощутить странного трепета и восторга. Я была не такой, а потому нежно любила золотое кольцо с большим рубином. Обычных обручальных колец он для нас так и не купил, и потому пару месяцев безымянный палец Самойлова был пуст. Меня это жутко бесило, первое время я пыталась закрывать на это глаза, но все же сорвалась. Как раз перед самым Новым Годом, когда мужчина потащил меня в ювелирку, он хотел купить мне какое то украшение на мой вкус, но я его развернула к стенду с обычными обручальными кольцами, без камней, завитушек и прочего.

Самойлов крепко сжал челюсти и все же начал примерять гладкие золотые колечки.

А когда мы вышли из магазина, до того, как надеть на меня новое кольцо, мужчина предложил обвенчаться, чем поставил меня в самый настоящий тупик. Это было еще более неожиданно, чем все его предыдущие действия.

— Хоть режь меня, но я до безумия хочу увидеть тебя в белом платье, Ви-и-ика, — он притянул меня к себе и поцеловал в неприкрытый от шапки кусочек лба, — ты же станешь абсолютно моей?

Я часто задышала, уткнулась носом в его шею и молилась о том, чтобы он не отодвинул меня от себя. Я не хотела смотреть в его глаза, мне было страшно, потому что я не могла ответить ему взаимностью, я не хотела становиться полностью его. Да, я хотела надеть на его палец кольцо, потому что собственница во мне бушевала, но Виталий принял мой жест чересчур превратно.

— Вет, я… Вет, — сбивчиво прошептала в его шею, и мужчина, взяв ладони мое лицо, все же отодвинул меня от себя.

— Вика, это совсем не то место. — Он огляделся. Мы стояли на многолюдной парковке у торгового центра, где горожане, словно заполошные, бегали в преддверии новогодних праздников, а мы стояли посреди этого всего столпотворения и не видели никого. Я каким-то шестым чувством уже знала, что последует, но до последнего надеялась, что он промолчит, не скажет, забудет о своем предложении.

— Вика, я люблю тебя, невозможно сильно и чертовски долго — с того самого момента, как ты зашла ко мне в квартиру, такая замерзшая и потерянная. Я помог тебе разуться, взял твои тонкие ножки в шерстяных носках в руки и пропал. На том самом месте пропал, — он говорил сбивчиво и запальчиво, а я почувствовала, как по моим щекам потекли слезы. Соленые капли стекли в уголки губ, я их слизнула и прикрыла глаза, потому что больше не могла смотреть в вытягивающие душу глаза Виталия. То, что он говорил, было необыкновенно, это было волшебно и потрясно, мое сердце заходилось в какой-то сумасшедшей агонии, но мне нечего было ответить Виталию. Губы пересохли несмотря на то, что постоянно увлажнялись солеными потоками слез, которых становилось все больше. Я открывала и закрывала рот, но была не в состоянии произнести что-либо.

Виталий не стал тянуть из меня жилы, он просто поцеловал мои соленые и в то же время пересохшие губы, а затем притянул к себе и, погладив по голове, хрипло произнес:

— Я подожду, сколько потребуется. Я подожду. Но я буду не я, если не увижу тебя в подвенечном платье, надетом для меня, слышишь?