Печальные тропики - Клод Леви-Стросс

Предметы традиционной культуры и быта, хранящиеся в племенах, позволяют мысленно перенестись в то время, когда индейцы, не знавшие, ни что такое одежда, ни как выглядят металлические инструменты, населяли эти земли. Но судя по воспоминаниям неграмотных дикарей, тогда тоже существовали специальные «технические» приспособления. И хотя теперь есть спички – дорогие и практически недоступные, но индейцы по-прежнему предпочитают добывать огонь трением веточек мягкого дерева пальмито. Старые винтовки и пистолеты, некогда дарованные правительством, были заброшены в дальний угол: в лес на охоту ходят с луком и стрелами и доверяют им куда больше, поскольку делают их так же искусно, как и до знакомства с огнестрельным оружием. Сегодня этот старинный уклад жизни, почти полностью искорененный рядом официальных государственных мероприятий, вновь распространяется среди населения так же медленно, но неизбежно, как уходят в леса колонны индейских племен, с одним из которых я столкнулся, пробираясь однажды на узкой тропинке, вдали от заброшенных деревень.

В течение двух недель мы ехали на лошадях по незаметным тропам сквозь огромный непроходимый лес. Я даже не знаю, как наши лошади могли переставлять копыта в такой темноте, ведь солнечный свет едва проникал в эту лесную чащу сквозь тридцатиметровую толщу переплетенных веток. Я помню только эту тряскую верховую езду с препятствиями, наших навьюченных, идущих иноходью лошадей. Спотыкаясь на крутых склонах, они пробирались сквозь кусты и деревья проворнее человека, и нам приходилось настраивать себя на то, что в любой момент нужно будет крепко схватиться за высокую луку седла, сделанную, чтобы не свалиться. По поднимающейся от земли прохладе и по громкому хлюпанью копыт мы догадывались, что преодолеваем брод. Потом, запрокинув головы, лошади, пошатываясь, взбирались на другой берег, от их беспорядочных и непонятных в потемках движений казалось, что они вот-вот скинут седла вместе с седоками. Нужно было постоянно балансировать и все время оставаться начеку, чтобы не потерять пойманного наконец равновесия. Через каждый шаг приходилось втягивать голову, чтобы не удариться об огромные свисающие ветви.

Вскоре мы услышали вдалеке какой-то звук, но это был вовсе не рев ягуара, с которым немудрено встретиться в это время суток. Это был всего лишь собачий лай, означавший, что привал уже близко. Несколько минут спустя наш проводник сменил направление, и, следуя за ним, мы очутились на небольшом поле, огражденном от скотного пастбища расщепленными вдоль бревнами. Перед сооруженной из непригнанных пальмовых стволов хижиной с высокой соломенной крышей на веревке болтались чьи-то вещи из белого тонкого хлопка – это была одежда наших хозяев, мужа, португальца по происхождению, и его жены-индеанки. При свете смоченного керосином фитиля лампы я быстро изучил все их хозяйство: пол представлял собой просто утрамбованную землю, также был стол, дощатый настил для сна, несколько ящиков служили стульями, очаг был сделан из обожженной глины, рядом стояла утварь – пустые консервные банки и ведра. Мы торопливо развесили гамаки, натянув их на веревках между стенами комнат, другие отправились спать на улицу, под навес, где прячут от дождя урожай маиса. Неочищенные от листьев початки, сложенные в кучу, скользя друг по другу принимают под тяжестью спящего человека форму удобного ложа. Травяной и чуть сладковатый запах сухого маиса расслабляет и успокаивает. С рассветом пришли холод и сырость, на поляны спустился молочный туман, и нужно было возвращаться в дом. В вечном полумраке этой хижины без окон пылал очаг, и межкомнатные перегородки были озарены нежным светом. Хозяйка готовила кофе, его черные прожаренные зерна блестели среди россыпи сахарных крошек, и pipoca – блюда из хлопьев пророщенного маиса с салом. Мы привели в порядок лошадей, оседлали их и отправились в путь. Уже через несколько минут хижина скрылась из виду, и промокший за ночь лес вновь поглотил нас.

Резервация в Сан-Жерониму располагалась примерно на сотне тысяч гектаров земли. Численность населения составляла четыреста пятьдесят индейцев, объединившихся в пять или шесть племен. Незадолго до путешествия из статистических данных я узнал о губительных последствиях эпидемии малярии, туберкулеза и алкоголизма. В течение десяти лет уровень рождаемости не поднимался выше отметки «сто семьдесят», в то время как детская смертность составляла сто сорок человек в год.

Мы побывали в деревянных хижинах, построенных по распоряжению правительства в рамках федеральной программы. Пять-шесть небольших домов выходили на общий двор, таким образом и создавались целые поселки. Несколько одиноких домов стояли в стороне от прочих, их строили сами индейцы: квадратный каркас делали из стволов пальмового дерева, прикрепленных друг к другу с помощью лиан, над каркасом из листьев сооружали крышу, которая прикреплялась к стенам только в четырех углах. И, наконец, в самой глубине леса жила одна семья под навесом из веток около пустующего и пришедшего в негодность дома.

Жители собирались вокруг костра, который горел всю ночь. Мужчины были одеты в основном в потрепанные рубахи и брюки, женщины носили платья, протертые до дыр, или даже просто покрывала, закрепленные над грудью, дети и вовсе ходили голыми. У всех были широкие соломенные шляпы, подобные тем, что мы сами надеваем, отправляясь в путешествие. Производство этих шляп было единственным ремеслом и единственным источником дохода. Вне зависимости от пола и возраста проявлялись признаки монголоидной расы: низкий рост, широкое и плоское лицо, сильно выступающие скулы, веко со складкой, желтый цвет кожи, черные и всегда гладкие волосы (невзирая даже на длину – короткие или длинные), на теле же волосы были редким явлением и в большинстве случаев просто отсутствовали. Жили все в одном помещении. В любое время суток жители ели сладкий картофель, который сначала запекали в золе, а потом доставали оттуда длинными бамбуковыми шпицами. Спали на тонких подстилках из папоротника или на циновках из маисовой соломы, ноги вытягивали поближе к огню: жар, исходивший от очага, и медленно тлеющие дрова мало спасали от ледяного ночного холода на высоте тысячи метров над уровнем моря.

В сколоченных индейцами хижинах была всего одна жилая комната, однако и в тех домах, что были построены правительством, тоже использовали лишь одно помещение. Там, прямо на полу, было разложено все богатство индейца: в комнате царил жуткий беспорядок, возмущавший и наших проводников кабокло из поселка. С большим трудом можно было отделить бразильские вещи от предметов местного производства. Среди первых можно было найти топоры, ножи, эмалированные миски и металлическую посуду, различные лоскуты, иголки с нитками, иногда несколько бутылок и даже зонтик. Мебель и прочие столярные изделия также сваливали сюда за ненадобностью: несколько низких деревянных табуретов, привезенных от парагвайских индейцев гуарани; корзины разного размера и предназначения, с мозаичным плетением, столь характерным для Южной Америки; сито для муки, деревянная ступка с пестиком – тоже деревянным или каменным. Наконец, здесь лежала и глиняная посуда изумительного качества, всевозможных форм и размеров, а также емкости, сделанные из высушенной и выскобленной тыквы. С каким трудом заполучаешь хотя бы один из этих предметов! Раздаривая при знакомстве наши кольца, бусы, бисерные брошки, мы не представляли, насколько этого недостаточно для того, чтобы установить дружеские отношения с индейцами. Даже дорогой подарок самых невероятных размеров, но совершенно бесполезный в хозяйстве оставит владельца равнодушным: «Это невозможно». Если бы эта вещь была сделана его собственными руками, он бы отдал его охотно, но она досталось ему от одной старухи, и только та одна знала, каким образом сделать что-то подобное. На расспросы индеец никогда не отвечал прямо. «И что же, где эта мастерица?» – «Неизвестно». Жест недоумения. «В лесу…» Впрочем, что значат все наши мильрейсы для старого индейца, дрожащего от лихорадки, в ста километрах от ближайшего магазина белых? Какой невероятный стыд испытываешь, беря у этих обездоленных людей какой-нибудь маленький инструмент, расставание с которым для них равносильно невосполнимой утрате…