В тихом городке у моря - Мария Метлицкая

– Ну ты и болван, Семиренко!

Иван огляделся и понял, что они на месте, на территории военной части, в жилом массиве, среди трехэтажных домов-бараков для военнослужащих.

Выбрались из машины, отец подхватил его чемодан, и, толкнув скрипучую дверь, они зашли в подъезд. Это был не подъезд, а предбанник, почти сразу вход в их квартиру-берлогу.

– Не Версаль тут у нас, Ваня, уж извини. Мы-то привыкли, а вот ты, столичный житель, – извиняющимся тоном сказал отец.

Из маленького предбанника тут же пахнуло теплом, печкой и вареной картошкой – запахло домом. На пороге, кутаясь в серый пуховый платок, появилась Антонина.

– Ванечка! – радостно вскрикнула она. – Ну наконец-то! Как добрался? Голодный? – И, увидев его костыль, прослезилась.

Прошли на кухню, крошечную, метров в пять. Там было жарко – угол печки аккурат приходился на кухонную стену. Тоня захлопотала, ставя на стол остывшие пироги, миску с картошкой, соленые грибы и огурцы с налипшими зернами укропа. Появилась и влажная бутылка «Столичной».

Выпили, закусили, и Иван понял, как невыносимо устал – как ни крепился, глаза закрывались, слипались.

Тоня проводила его в его комнату – тоже крохотную, семиметровую, жарко натопленную: узкая кровать, шкаф для одежды и письменный стол брата Мишки.

Иван разделся и бухнулся на кровать. Пружины протяжно запели, матрас попружинил, привыкая к незнакомому телу, а Иван уже спал, успев только уловить, как восхитительно, свежо и чуть горьковато пахнет хрустящее, накрахмаленное постельное белье.

Рано утром Тоня убегала на работу, в школу. Школа находилась на другом конце городка, который, кстати, оказался не так уж мал. Сонного Мишку долго уговаривала поторапливаться. Иван все слышал, лежа у себя в комнате. Отец уходил еще раньше, тихо, без завтрака, пока Иван еще спал. На кухне всегда лежал завтрак, оставленный Тоней: пирожки, хлеб, яйцо или укутанная в старый платок каша, овсяная или пшенная. Ни сыра, ни колбасы, ни масла в поселке не было – завозили под праздники, редко. В такие дни перед Военторгом – ни больше ни меньше – выстраивалась длиннющая, на полпоселка, очередь. За продуктами ездили в районный центр, что был в пятнадцати километрах.

Жили скромно, даже скудно, но дружно и весело. Женщины вместе кроили и шили платья, вязали теплые свитера, ходили в лес по грибы и ягоды, вместе крутили банки с соленьями и варили варенье.

Они, эти сильные и храбрые женщины, поддерживали друг друга как могли: жалели не очень удачливых в браке, сидели с чужими детьми, выручали друг друга копейкой, угощали пирогами и делились последним.

Собирались часто, почти каждую субботу, по очереди. Летом ставили столы на улицах – квартирки были убогие, тесные. Пели песни под гитару, на которой прекрасно играл отец. Запевалой была Антонина – ах, какой у нее был звонкий голос!

И Ивану нравилась эта немудреная жизнь – здесь все было просто и все понятно, кто друг, а кто враг, кто щедр, а кто скуп. Кто правдив, а кто лжец. Кто, не брезгуя ничем, выслуживается за лишнюю звездочку. А кто честен и справедлив – в маленьком городке ничего не утаишь и всё как на ладони. Но жизнь, при всей ее простоте и немудренности, была здесь тяжелой: убогий и трудный быт, паршивый климат, вечное выживание и наивные, детские мечты о санатории на море, о новом ковре, о хрустальной вазе и о сервизе с мадоннами.

С отцом отношения были странные – по душам они не говорили, и Ивану казалось, что отец стесняется своего уже давно взрослого сына, чувствуя перед ним большую вину. Иван видел, как тот уставал, какая непростая у него служба, и в душу тоже не лез.

А с мачехой, Тоней, все было прекрасно – чудесной женщиной оказалась жена отца, хоть тут повезло. Мишка… конечно, дружбы с братом не было да и быть не могло – росли они порознь, в разных условиях. Да и разница в возрасте была солидной. Но Иван видел, что младший, хоть и стесняется взрослого братца, восхищается им и даже гордится. Только вот чем – непонятно.

Он с ним разговаривал, пытался наладить мосты, что-то рассказывал ему из «семейного» – про Москву и Ленинград, про войну, революцию, деда и бабку. Мишка слушал внимательно, но у него были совсем другие интересы. И Иван, признаться, с облегчением уходил к себе – брал книгу или просто лежал, уткнувшись глазами в деревянный низкий потолок. Думал, вспоминал свою жизнь. Перелопачивал ее, перекручивал, вертел так и сяк. Искал свою вину. И задавал себе все тот же вопрос – почему? Но ответа по-прежнему не было.

Конечно, он понимал, что он отцовской семье в тягость. Трутень. Трутень, паразит, сидящий на шее. Было невыносимо стыдно, и он пытался хоть чем-то быть полезным – помочь по хозяйству, не отцу, так хотя бы Тоне. Да что там за помощь? Принести из сарая, что на заднем дворе, вязанку дров. Подтопить печь. Вымыть посуду, почистить картошку. Подмести или доползти до магазина за свежим хлебом.

Дела были нехитрые, а вот все давалось с трудом – нога «зудела» так, что он скрипел зубами и мысль была одна: лечь, лечь, лечь. Втихаря пил пачками анальгин, как-то держался. Жаловаться – последнее дело, у всех и так забот полон рот.

Летом, конечно, было повеселее – ходил на футбольное поле, где гоняли мяч срочники, присаживался на лавку и болел за ребят. Болел и думал с горечью, что сам теперь никогда не погоняет мяч по пыльному полю, никогда не подпрыгнет, чтобы забросить его в самодельную, сделанную из ведра баскетбольную корзину. Никогда не пригласит на танец девушку. Не пойдет в лес за грибами. Не сможет водить машину. Как много набиралось этих «никогда»!

Странные чувства одолевали его тогда – то наступал странный зыбкий покой, то начинало колотить от тревоги и страха. То не давал спать стыд перед отцом и Тоней и возникала нежная привязанность к брату. Но чаще с головой накрывала обида и тоска по себе прежнему. Тоска по той жизни. Про себя разговаривал с дедом: «Как жить, дед? Ну, с того света я выкарабкался. Не без потерь, но все-таки. А вот на этом свете, куда я вернулся, я оказался как в глухом лесу – блуждаю, ищу выход и не нахожу, страшно устаю и меня душит отчаяние. Мне часто кажется, что я никогда не выберусь из этой дремучей, темной чащи. По ночам меня начинают пугать звуки и запахи, я задыхаюсь и жалею о том, что я вообще вернулся в этот глухой лес под названием жизнь. Потому что ни черта я в этой самой жизни не понимаю! Иногда немного взбадриваюсь, воодушевляюсь и начинаю на что-то надеяться. Но это быстро проходит, и я снова проваливаюсь в глухое, бездонное отчаяние. И снова меня грызет смертная тоска и видится одна безнадега.

Что делать, дед? Как спастись? Знаю, что ты мне ответишь! Поглядим – посмотрим, да? Не дрейфь, Ванька? В жизни всяко бывает – и плохо, и очень плохо. И тошно до рыка. И что? Все проходит. Бесследно, не бесследно, но точно проходит! Держись, парень! Прямая не вывезет – кривая поможет!»

Прошел год, и снова приближался Новый год. На праздник своими силами готовили концерт и стол – собирали деньги на шампанское и конфеты, устраивали конкурсы и шарады. Были, конечно, и призы для победителей. Возбужденные женщины бегали из подъезда в подъезд, шептались по кухням, шили праздничные платья и делились рецептами блюд. Возбуждение и оживление витали в воздухе, и Тоня, конечно, во всей этой суете принимала активное участие.