Книга для родителей - Антон Макаренко

Митя напружинил глазенки и повернулся плечом к гневному графу Витте:

– А чего вы кричите? Ну, я Кандыбин!

Куриловский подскочил к Мите и дернул его за плечо так сильно, что Митя описал вокруг него некоторую орбиту и попал прямо в руки к Сереже. Сережа быстро передвинул его на новое место сзади себя и подставил Куриловскому свое улыбающееся умное лицо.

– Где он? Чего вы прячете? Вы вместе издевались?

Куриловский так комично заглядывал за спину Сережи, и Митя так остроумно прятался за этой спиной, что все мальчики громко расхохотались. Куриловский налился кровью, оглянулся и понял, что нужно скорее уходить, чтобы не сделаться объектом настоящего посмешища. В следующий момент он, вероятно, убежал бы в свой кабинет и там дал бы полную волю гневу, если бы в это время к нему не подошел отец Мити:

– Вам, собственно, для чего понадобился мой сын? – спросил он, заложив руки за спину, а голову откинул назад, так что на первом плане оказался его острый кадык, обтянутый красной кожей.

– Что? Что вам угодно?

– Да не угодно, а я спрашиваю, для чего вам понадобился мой сын? Может, вы его побить хотите? Я вот – Кандыбин!

– А, это ваш сын?

– Ох, и стукнет его сейчас! – громко сказал Митя.

Новый взрыв хохота.

Назаров быстро подошел к двум родителям, стоявшим друг перед другом в позициях петушиной дуэли. Вася сейчас не узнал своего отца. Назаров сказал негромко, но голосом таким сердитым, какого Вася еще никогда у отца не слышал:

– Это что за комедия? Немедленно прекратите! Идем ко мне или к вам и поговорим!

Кандыбин не переменил позы, но Куриловский быстро сообразил, что это лучший выход из положения.

– Хорошо, – с деланной резкостью согласился он. – Идем ко мне.

Он направился к своему крыльцу. Кандыбин двинул плечами.

– А пошли вы к…

– Иди! – сказал Назаров. – Иди, лучше будет!

– Тьфу, барыня б вас любила! – Кандыбин двинулся за Куриловским.

Назаров поднялся на крыльцо последним. Он слышал, как в притихшей толпе мальчиков кто-то крикнул:

– Здорово! Вася, это твой папан? Это я понимаю!

В своем кабинете Семен Павлович, конечно, не мог кричать и гневаться: из-за какого-то мальчишки не стоило нарушать единство стиля. Любезным жестом он показал на кресла, сам уселся за письменным столом и улыбнулся:

– Эти мальчишки хоть кого расстроят.

Но улыбка хозяина не вызвала оживления у гостей. Назаров смотрел на него, нахмурив брови:

– Вас расстроили? Вы соображаете что-нибудь?

– Как, я соображаю?

– Орете на ребят, хватаете, дергаете. Что это? Кто вы такой?

– Я могу защищать своего сына?

Назаров поднялся и презрительно махнул рукой:

– От кого защищать? Что вы, его за ручку будете водить? Всю жизнь?

– А как по-вашему?

– Почему вы не позволили ему играть?

Теперь и Куриловский поднял свое тело над столом:

– Товарищ Назаров, мой сын – это мое дело. Не позволил, и все. Мой авторитет еще высоко стоит.

Назаров двинулся к дверям. На выходе он обернулся:

– Только смотрите: из вашего сына вырастет трус и двурушник.

– Сильно сказано.

– Как умею.

Во время этой не вполне выдержанной беседы Кандыбин молча сидел, вытянувшись на стуле. У него не было охоты разбираться в тонкостях педагогики, но и позволить Куриловскому толкать своего сына он тоже не мог. В то же время ему очень понравились слова Куриловского об авторитете. Он даже успел сказать:

– Авторитет – это правильно!

Но отставать от Назарова он принципиально не мог. А внизу на крыльце Назаров сказал ему:

– Слушай, Степан Петрович. Я тебя очень уважаю и человек ты порядочный, и мастер хороший, а только если ты своего Митьку хоть раз ударишь, – лучше выезжай из города: я тебя в тюрьму упеку. Поверь моему слову.

– Да ну тебя, чего ты пугаешь?

– Степан Петрович, посажу.

– Тьфу, морока на мою голову! Чего ты прицепился? Как там я его бью?

– Он у меня купался сегодня. Весь в синяках.

– Да ну?

– А мальчик он у тебя славный. Забьешь, испортишь.

– Для авторитета бывает нужно.

– Авторитет, авторитет! Это дурак сказал, а ты повторяешь!

– Вот пристал! Федор Иванович, чего ты прицепился? Черт его знает, как с ними нужно!

– Пойдем ко мне, посидим. Есть по рюмке, и вареников жена наварила…

– Разве по такому случаю подходяще?

– Подходяще.

Проблему авторитета в семье Головиных подменило развлечение, организованное вокруг навязчивой идеи. Родители и дети должны быть друзьями.

Это неплохо, если это серьезно. Отец и сын могут быть друзьями, должны быть друзьями. Но отец все же остается отцом, а сын остается сыном, т. е. мальчиком, которого нужно воспитывать и которого воспитывает дополнительно отец, приобретающий благодаря этому некоторые признаки, дополнительные к его положению друга. А если дочь и мать не только друзья, но и подруги, а отец и сын не только друзья, а закадычные друзья, почти собутыльники, то дополнительные признаки, признаки педагогические, могут незаметно исчезнуть. Так они исчезли в семье Головиных. У них трудно разобрать, кто кого воспитывает, но во всяком случае, сентенции педагогического характера чаще высказываются детьми, ибо родители играют все же честнее, помня золотое правило: играть, так играть!

Но игра давно потеряла свою первоначальную прелесть. Раньше было так мило и занимательно:

– Папка – бяка! Мамка – бяка!

Сколько было радости и смеха в семье, когда Ляля первый раз назвала отца Гришкой! Это был расцвет благотворной идеи, это был блеск педагогического изобретения: родители и дети – друзья! Сам Головин учитель. Кто лучше него способен познать вкус такой дружбы! И он познал. Он говорил:

– Новое в мире всегда просто, как яблоко Ньютона! Поставить связь поколений на основе дружбы, как это просто, как это прекрасно!

Времена этой радости, к сожалению, миновали. Теперь Головины захлебываются в дружбе, она их душит, но выхода не видно: попробуйте друга привести к повиновению!

Пятнадцатилетняя Ляля говорит отцу:

– Гришка, ты опять вчера глупости молол за ужином у Николаевых!

– Да какие же глупости?

– Как «какие»? Понес, понес свою философию: «Есенин – это красота умирания!» Стыдно было слушать. Это старо. Это для малых ребят. И что ты понимаешь в Есенине? Вам, шкрабам, мало ваших Некрасовых да Гоголей, так вы за Есенина беретесь…