Миражи советского. Очерки современного кино - Антон Долин

«Первые на Луне» — ответ Федорченко на знаменитый апокриф о том, что американцы на Луну не летали, а знаменитые кадры в павильоне снял автор «Космической одиссеи 2001» Стэнли Кубрик. А также вдохновенное продолжение (и, если смотреть на хронологию событий, приквел) «Омон Ра» Виктора Пелевина. Его ретрофутуризм, близкий к художественной иконографии стимпанка, противостоит посконному ретроградству отечественного кино XXI века: когда другие российские режиссеры вновь и вновь, с садомазохистским кайфом, погружаются в травмы Второй мировой, Федорченко из глубин вымышленных довоенных 1930-х смотрит в альтернативное будущее. Даже патриотически-военные гимны Прокофьева («Вставайте, люди русские!») и Шостаковича (Седьмая симфония) звучат у него в сниженном цирковом контексте — под эту музыку сбежавший из психушки и обряженный в Александра Невского бывший космонавт Харламов сражается на арене с супостатами, на радость толпе.

После запуска ракеты все участники космического рейса исчезают навсегда. «Первые на Луне» по факту оказываются историей не столько фиаско, сколько побега. Супруна находят сторожем кладбища в пригороде Кейптауна. Побывавший в поднебесье Харламов из Чили через Маркизские острова, переплыв Тихий океан и перейдя посуху Китай, застревает в Читинской психиатрической больнице. И вправду, покинуть бренную Землю ради Луны или выжить из ума — разница невелика. Лишь бы сбежать от всеобщей судьбы. Вырваться на орбиту; сгореть в плотных слоях атмосферы; нарушить логику предписанной траектории. Вернуться домой — не человеком, а метеоритом.

Они спят. Замерли в разных позах, удобных и нет. Тихо сопят, храпят, дышат. В беззвучном воздухе слышны эти звуки, утробные, природные, человеческие, животные. Но сами они их не слышат, слышим только мы. Не видим глаз, почти не видим лиц. Не люди, а намеки, контуры, тела. Жизнь есть сон. Фильм есть сон. Лозница начинается с 23-минутного «Полустанка», первого самостоятельного фильма режиссера. XXI век начинается с «Полустанка». Новое кино начинается с «Полустанка».

Предвестием века XX, его отправной точкой, стало «Прибытие поезда» братьев Люмьер. Эпоха надвигалась на зрителей, как поезд; это было страшно и восхитительно. С тех самых пор кино — это движение. Но не у Лозницы. В его «Полустанке» всё начинается с поезда, который останавливается, замирает. Тоже засыпает. Здесь кино — бездвижность, остановка. Стоп-машина.

«Полустанок» молча и без пафоса провозглашает конец истории — по меньшей мере той, которую мы знали в кровавом, жутком, так и не понятом предыдущем столетии. Вместо движения — стоп-кадр, вместо действия и самой реальности — сон. Лозница — документалист, но реалистом его назвать можно не в большей степени, чем Гоголя, Лескова, Салтыкова-Щедрина или Платонова.

Да и советское документальное кино, начиная с Дзиги Вертова, — разве могло и хотело оно быть реалистическим? Фантазия, фантастика, утопия, в которой постфактум так просто рассмотреть антиутопию. Совсем недавно на небольшом фестивале в Алма-Ате я видел отреставрированную версию «Турксиба», культовой документальной картины 1929 года, для которой специально был написан новый саундтрек. Режиссер Виктор Турин от души провозглашал наступление новой счастливой эпохи, когда человек и зверь отступает перед стальным животным — паровозом, способным преобразить мир. Но время меняет восприятие. Сегодня эта картина выглядит как талантливый памятник уничтожению человеческого во имя сверхчеловеческого. Молох несется на всех парах и требует жертв: еще, еще, еще.

У каждой страны и культуры своя железная дорога: французы начали с «Прибытия поезда», американцы — с «Большого ограбления поезда». А в дореволюционной России одним из самых экранизируемых писателей был Лев Толстой. Между прочим, умерший на железнодорожной станции. А железная дорога в «Анне Карениной» — главная из всех. Узнав о катастрофе и гибели случайной жертвы в начале романа, Анна предчувствует собственную судьбу — и в эту секунду эта судьба завязывает первый узелок: Вронский дает деньги семье погибшего, Анна обращает внимание на молодого офицера, начинается та самая история, которая в итоге приведет ее на рельсы. Начало и финал романа рифмуются: под колесами поезда погибают богатые и бедные, классовое неравенство перестает иметь значение. Предсказание XX века.

Люди «Полустанка»: безымянные, безликие, разные и одинаковые, равноправные в своем коллективном сне. Оператор Павел Костомаров и Лозница заворожены этими статичными портретами, сквозь которые лишь редким тихим звуком дает о себе знать жизнь. Заколдованное царство, не иначе.

«Нельзя в России никого будить», сказал поэт. Это сон о лучшей жизни или отдых от жизни минувшей? Живые они или мертвые? Хорошие или плохие? Счастливые или несчастные?

Сновидческая реальность «Полустанка» уравнивает всех. Пока не придет поезд. И пространство расширяется, как во сне. Их столько, сколько не вместит крохотный убогий полустанок; кажется, их бесконечно много. Вероятно, они снятся друг другу? Они как-то связаны? Но как? В их сне есть детская беспечность и бесконечная усталость. Может, снятся им кошмары? «Железная дорога» в России — ведь это и Фет, и Некрасов, в стихах которых строители и пассажиры предстают призраками.

Да, не забыть бы: снимался «Полустанок» на станции Малая Вишера. Топоним, с которым в русской литературе связано еще одно важное имя — Варлам Шаламов. Его путешествие по железной дороге в сторону Колымы, до конечной станции, могло там и закончиться. Но железная дорога привела его обратно, начав новый этап в русской и мировой литературе, невозможную (как считал он сам), но им же и осуществленную «поэзию после ГУЛАГа». Герои его книг — та самая «толпа мертвецов», о которой столь многие не желают ни знать, ни помнить. Но мертвые снятся по ночам тем, кто ждет поезда.

Лозница начинается с этого: череда мощных образов, которые ничего не говорят напрямую, не двигаются, остаются нерасшифрованными. Пари со зрителем заключается именно так. Сможешь ли найти и сказать то, о чем молчат автор и его герои?

* * *

«Ты чего сидишь? Ты чего такая грустная?» — первая реплика «Кроткой», третьего полнометражного игрового фильма Сергея Лозницы. Эти слова главная героиня обращает к своей собаке, прикованной к будке у деревенского домика, где они живут вдвоем; женщина только что вернулась с работы. Собака не ответит, только тихо заскулит. Вопросы будут первыми в длинном ряду вопросов, заданных этим фильмом зрителю — и заданных зрителем по поводу этого фильма. Все они останутся без ответа. Мы не узнаем даже, как зовут героиню, от которой за время длительности картины практически не отведем взгляда.