Мы, народ... - Андрей Столяров

Конечно, это можно было объяснить просто усталостью. Сколько за последние годы им было прочитано «трудных» книг. Сколько было их проработано, законспектировано, разнесено по тематическим рубрикам. Сколько было переведено в активное знание, которое затем можно использовать. Сколько было поставлено разных экспериментов. Сколько было сделано аналитики, хотя бы по биохимическим образцам. А добавить сюда еще конференции, симпозиумы, семинары, работу на кафедре, председательство в СНО, написание обязательных научных статей. Весь этот воз каждодневных трудов, который, превозмогая себя, нужно было со скрипом тащить. Никаких сил на это не хватит. Стоит ли удивляться, что пленочка слякотного уныния подернула мир. Он понимал, что это типичный психологический кризис, явление неизбежное, со временем рассосется само собой. Лучший рецепт – как ни в чем не бывало работать дальше И все же апатия, поселившаяся в мозгу, растягивала, казалось, каждую жилочку. Не хотелось ни двигаться, ни разговаривать, ни дышать, ни идти куда-либо, ни потом откуда-либо возвращаться, ни читать, ни писать, ни думать, ни что-либо затевать, ни знакомиться с кем-нибудь, ни вдаваться ни в какие подробности. Больно было даже смотреть на обычный солнечный свет: жар его проникал в сознание и плавил мысли, как воск. Невозможно было остановиться на чем-то определенном. Арик, будто кукла, с заводным механизмом, передвигая ноги, курсировал из дома на кафедру и обратно: что-то делал, составлял какие-то среды, отлаживал режимы «Бажены», вносил в журнал текущие данные. Все это без жизни, без интереса, как сквозь стекло, в силу тупой инерции.

Даже Мита как-то сказала:

– Что с тобой? Ты стал какой-то другой. Не похож на себя. Как будто тебя больше нет…

– Меня действительно больше нет, – вяло ответил Арик.

– Что-нибудь случилось?

– В том-то и дело, что – ничего…

Мита, к сожалению, помочь ему не могла. Чем бы она сумела снять с мира пленку уныния? Здесь, как он чувствовал, требовался иной подход, нечто такое, что он и сам был не в состоянии определить. Должны были проступить знаки судьбы. Воссиять огненные письмена, указывающие направление. Правда, сразу же возникал вопрос: как выделить их в бурной драме событий? Как различить их в потрясениях времени, когда все летит кувырком? Быть может, они уже давно пылают перед глазами?

Ведь ничего, ничего нельзя было понять. С одной стороны, в Москву введены техника и войска, якобы для того, чтобы защитить народных избранников от бушующих толп, с другой – на Манежной площади, на Тверской идет запрещенный митинг, который собирает пятьдесят тысяч участников. С одной стороны, Ельцин, недавно избранный президентом России, грохочет указом о департизации государственных учреждений РСФСР, с другой – выходит рептильное «Слово к народу», требующее навести порядок в стране. Готовится подписание нового Союзного договора – прибалты, надув толстые щеки, демонстративно покидают заседание Верховного Совета СССР. Премьер-министр Павлов просит расширения полномочий – секретари обкомов и горкомов КПСС требуют от Горбачева вернуть партии руководящую роль. Митинги и шествия проходят под лозунгами демократии – председатель Комитета государственной безопасности предупреждает об «агентах влияния», просачивающихся во власть…

Сотни ослепительных отражений били в глаза. Какие уж тут письмена, какие знаки судьбы! Воскресенье сумасшедшего августа Арик провел по обыкновению в библиотеке, а в понедельник, когда он готовил стандартные буферные растворы: четыре среды, удерживающие заданные интервалы «пэ аш», к нему в лабораторию, как ураган, ворвалась Веруня Голян и закричала с порога, что сейчас будут показывать пресс-конференцию ГКЧП.

– Пошли смотреть!.. «Беспозвоночники» вытащили свой телевизор в холл!..

– Какой ГКЧП? – удивился Арик.

– Ты что, ничего не слышал?.. Ну ты даешь!..

И страшно обрадовавшись, что может кому-то открыть глаза, Веруня вывалила на него целый ворох эмоций. Оказывается, ночью произошел государственный переворот… Власть в стране взял какой-то Комитет по чрезвычайному положению… Отсюда и название «ГКЧП»… Горбачев, согласно официальным данным, подал в отставку якобы по болезни… Ну ты, наверное, понимаешь, что это за болезнь?.. Президентом у нас теперь Янаев, Крючков и кто-то еще… Запретили митинги, демонстрации, собрания, забастовки, запретили все партии, газеты, радио, телевидение… С утра гонят по ящику «Лебединое озеро»… Ельцин то ли уже арестован, то ли куда-то бежал… В Москву введены войска… К нам тоже, по слухам, движутся три дивизии…

– В общем, никто ничего не знает!.. – радостно заключила Веруня.

Лицо у нее пылало от возбуждения. По дороге в главное здание она невыносимо трещала. Арик, почти не прослушиваясь, озирался: тут такие события, а люди по Менделеевской линии идут как ни в чем не бывало. Впрочем, на кафедре зоологии сгрудилась довольно значительная толпа. К телевизору, выставленному в коридор, было не протолкаться. Веруня все же плечиком-плечиком вклинилась в тесноту. Арику тут же сунули в руки воззвание Ельцина, отпечатанное необыкновенно крупными буквами… «Реакционный и антиконституционный переворот… Члены так называемого ГКЧП объявляются вне закона»… Передавали друг другу самые последние новости… Все обкомы и горкомы КПСС, естественно, одобрили переворот… Большинство союзных республик, ну там Кравчук и прочие – тоже поддерживают… Ельцин же, оказывается, на свободе: влез на танк, призвал граждан России к борьбе… Сейчас – в «Белом доме», вокруг которого возводятся баррикады… Там, вместе с ним, часть депутатов, военные, члены правительства… Раздают оружие, будут стоять до конца… А в Ленинград еще в середине дня вернулся Собчак… Прямо в эти минуты идет чрезвычайное заседание Ленсовета… Выпустили листовку с призывом – тоже собираются возводить баррикады…

Некоторые из присутствовавших намеревались перебраться туда. Арик присоединился: все равно через десять тесных рядов ничего было не разобрать. По дороге говорили о том, что ни хрена этот ГКЧП не сможет: продержится месяца три, потом – все развалится… Только бы это не привело к гражданской войне… А кто воевать за них будет?.. Ну, идиоты найдутся… И примерно о том же возбужденно говорили на площади: Только бы не война… Только бы не вооруженный конфликт… Народ против армии… Армия против народа… Снова большевики… Мертвые хватают живых… Людей перед Мариинским дворцом было немерено. Арик сразу же потерялся, вокруг – гомон, лихорадка, заторы, взбудораженный муравейник. Слухи бродили самые неопределенные… Собчак якобы договорился с командованием Ленинградского военного округа – войска в город пока введены не будут… Ничего он не договорился: просто водители автопарков еще утром вывели фуры на пригородные шоссе, перегородили въезды, мосты, ни один танк не пройдет… Ну и что? Высадят десант с вертолетов!.. Какой десант, какой, на хрен, десант – против всего города?..

Зарождались в толпе беспорядочные течения. Арика от «Астории» перетащило на другую сторону площади… Ой!… – он подхватил, чтоб не упала, какую-то девушку. Ему сразу же подозвали, предложили кофе в мятом стаканчике. Оказалось, что это ребята из фирмы, продающей и ремонтирующей компьютеры. Вот, примчались: может быть, нужна техника, факсы. А вы откуда? Ну, университет, можно не сомневаться, весь выступит против этих чучундр. Кстати, как там у вас, на факультете, с компьютерами?.. Закричали ура-а-а!.. – процокали вдоль собора опереточные казаки. Что-то сдвинулось, переместилось – в просвете колышущихся людей он увидел Регину. До нее было, наверное, метров семьдесят. Арик, как был, со стаканчиком кофе в руках, начал судорожно проталкиваться сквозь толпу. Опомнился – бросил стаканчик под ноги. Регины уже исчезла, однако по Герцена, удаляясь от площади, двигалась большая компания. Да вот же она! Компания куда-то свернула. Он бежал, задыхаясь, как будто в гору, по вздымающемуся асфальту. За поворотом никакой компании не оказалось. Что за бред? Впрочем, в переулке, тающем от жары, не было вообще ни одного человека. Так же и на бульваре, где обвисали разморенные тополя – ни одного человека, ни единой живой души. А когда, уже перейдя с бега на шаг, он вышел к площади, на другой стороне которой вздымались толстые, будто в крепости, из багрового кирпича стены Новой Голландии, то увидел картину и вовсе не укладывающуюся в сознание: замершие у тротуара машины, трамвай, где не было ни водителя, ни пассажиров, пустые просветы улиц, набережную в дымке солнечной тишины. И опять-таки – нигде ни одного человека. Воздух казался настоем, безжалостно растворившим людей. Вкус его от этого был горьковат. Арик чувствовал, что с каждым вдохом тоже переходит в призрачное состояние. Опомнился он только на середине моста, когда увидел на другом берегу Невы скапливающийся у светофора транспорт. Кстати, и на площади машины тоже задвигались. Что это было? Никакое разумное объяснение тут не годилось. Арик и не пытался ничего себе объяснять. Тем более, что когда он вернулся на кафедру и задернул шторы (митинги митингами, а с фазово-контрастной подсветкой при солнце – никак), то мгновенно заметил, что «колокольчики», продолжающие кружение, светятся, как фонарики, изнутри слабым зеленоватым сиянием. Было оно очень нежное, трепетное, кажется немного пульсирующее, еле дышащее, таинственное, как у глубоководных медуз, разумеется, при солнечном свете совершенно не различимое, но сейчас – проступающее откуда-то, будто слабое эхо. Что бы это могло означать? Арик так и присел на корточки перед затененным аквариумом. Он, как недавно на площади, боялся вздохнуть. Казалось, только мигни, и это необыкновенное зрелище рассеется без следа.