Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2 - Борис Носик

Следуя мимо так называемых Голландских (изначально, видимо, они были Орлеанскими) прудов, лесного массива Сен-Леже, леса Поммерэ, звериного заказника и Анженских скал (всего здесь 20 000 гектаров лесного массива), мы доберемся до южной оконечности леса Рамбуйе, так что наше путешествие через лес, увы, не покажется слишком долгим, однако оно не способно исчерпать все здешние красоты природы и архитектуры, да мы и не намерены вас отпускать на отдых, ибо в заключение этой части путешествия мы доберемся до лесного массива Ивлин и въедем в знаменитый городок Рамбуйе (Rambouillet).

Рамбуйе знаменит своим замком и парком, а в последние четыре-пять веков – визитами его «высоких» и даже «высочайших» гостей (от покровителя искусств и литературы короля Франциска I до «автора» книги о целине Л.И. Брежнева). Укрепленный замок на «королевской дороге», ведущей в Шартр, был построен здесь в конце XIV века. В эпоху Столетней войны замок был трижды осажден и переходил из рук в руки. 31 марта 1547 года в замке умер великий король, меценат и воин Франциск I. Здесь отсиживались во времена Лиги Екатерина Медичи и король Генрих III. В начале XVII века король Людовик XIII дал владельцу замка Карлу д’Анженну титул маркиза. Семья д’Анженн владела замком Рамбуйе почти три столетия. Последняя маркиза д’Анженн оборудовала мраморный зал для приемов. Сама маркиза и ее дочь Жюли д’Анженн славились своими приемами, на которых принято было вести умные разговоры и терпеливо слушать авторов, читавших свои новые произведения. Так что Рамбуйе прослыл в ту пору очагом культуры.

На исходе XVII века замком недолгое время владел Флерио д’Арменонвиль, успевший, однако, устроить партеры французского парка перед замком и прорыть канал. В 1705 году замок был куплен сыном короля Людовика XIV от мадам де Монтеспан графом Тулузским (сыном, прижитым вне брака, но позднее «узаконенным»). Граф расширил замок, чтобы принимать в нем короля и весь двор, приезжавших для охоты в парке и в лесу Рамбуйе. Башни, построенные графом на углах былой крепости, смягчили ее очертания, и вообще отныне Рамбуйе наилучшим образом служил отдыху, охоте и удовольствиям. В новом украшении дворца сказался и вкус очаровательной графини Тулузской, урожденной Марии-Виктории-Софии де Ноай. Граф Тулузский отстроил шесть залов нынешних «апартаментов Ассамблеи». В них – роскошные гобелены, один из самых больших во Франции обюссонских ковров, мебель по рисункам Юбера Робера, резьба по дереву… Короли Людовик XV и Людовик XVI обожали этот дворец, лес и здешнюю охоту. Замок уже принадлежал в ту эпоху дочери графа Тулузского и ее супругу герцогу Пантьевру. Невестка герцога принцесса Ламбаль пыталась привить хозяину замка новые вкусы и угодить своей подружке Марии-Антуанетте. Вот тогда-то и был разбит возле замка английский сад с речушкой (все как «в натуре»), построены грот Влюбленных, павильон Ракушек, Эрмитаж. Позднее были сооружены для королевы овчарня и молочная ферма. Но легко догадаться, что и гроты, и павильоны, и фермы были верхом элегантности и не только отражали последний крик тогдашней (XVIII век, вершина Старого режима) моды, но и давали ей фору. Ну, скажем, на молочной ферме был грот, где обнаженная беломраморная (а мрамор был повсюду, даже в павильоне, где ракушки и перламутр) нимфа, выйдя из воды, опиралась на спину беломраморной козы Амальтеи (той самой, что вскормила Зевса, или, если угодно, Юпитера). Совершенно уникальным сооружением является заказанный невесткой герцога Пантьевра, принцессой Ламбаль, павильон Ракушек. Снаружи – обычный павильон с соломенной крышей (chaumière), но внутри… Сочетанием сотен (специально с разных морских и речных берегов Франции доставленных) разных оттенков раковин, мрамора, перламутра, жемчужин и игрой света преображенные стены этого воздушного павильона более, чем все иные строения вполне женственного замка Рамбуйе, свидетельствуют о торжестве женского вкуса и влияния (вот он где торжествовал, истинный «феминизм»). Но в нежном серебристо-голубом мерцании этой игрушечной ротонды неизбежно приходит на память всплеск массового (может, и всенародного) садизма, который рождает не только любая Великая революция, но даже и какая-нибудь вполне локальная Коммуна, вроде Парижской. Прекрасная женщина принцесса де Ламбаль была в дни Революции растерзана толпой. Потом какой-то затейник-якобинец, по профессии мирный парикмахер, тщательно завил ее оторванную голову, накрасил ей мертвые щеки, и тогда голову, насаженную на пику, поднесли к окошку тюрьмы, где томилась в ожидании расправы другая, гнусно оклеветанная, разлученная с сыном и мужем, прекрасная молодая женщина – королева Мария-Антуанетта… И подумайте, разве не странно, что в демократической Франции (где, впрочем, чуть не всякий народный избранник тайно воображает себя монархом) регулярно и шумно, под надоедный треск искусственной пальбы (безвкусной имитации смертоубийства) официально (и разорительно) празднуют годовщины революционного разгула?

Не только судьба принцессы Ламбаль, но и злосчастная судьба ее тестя, герцога Пантьевра, невольно вспоминается на прогулке по аллеям парка Рамбуйе и по залам дворца. Герцог Пантьевр был единственным сыном графа Тулузского и внуком «короля-солнца» Людовика XIV. Это был печальный и не слишком счастливый человек, у которого было много дворцов, поместий, высочайших званий и наград. Как ни поразительно, из всех своих званий герцог превыше всего ценил привязавшуюся к нему кличку Принц Бедноты. Вот как пишет о нем французский историк Андре Кастело:

«Герцог де Пантьевр… был, без сомнения, самым популярным среди французской бедноты человеком. Он тратил огромную часть своих доходов на добрые дела. Однако он не ограничивался тем, что просто давал деньги беднякам: он занимался их нуждами, открывал благотворительные мастерские, строил приюты, открывал больницы. Этот внук «короля-солнца» даже испытывал признательность к ним за то, что они позволяют ему испытать радость при совершении доброго дела. «Благодарю вас», – говорил он каждый раз, подавая милостыню».

В семейной жизни на долю герцога выпало немало горя. Жена умерла в последних родах, из семи детей умерли пятеро. Тогда-то стареющий герцог и решил женить единственного сына, чтобы разгульный его сын остепенился, чтобы детские голоса зазвучали под сводами замков и дворцов (их было у герцога несколько – один из них стоит в парижском районе Пасси возле дома, что снимал Бальзак; во дворце этом, где позднее разместилась клиника для душевнобольных, если помните, умер Мопассан).

ЗАМОК РАМБУЙЕ – ОДНА ИЗ НАЧАЛЬСТВЕННЫХ «ГОСДАЧ» В РЕСПУБЛИКЕ РАВЕНСТВА И БРАТСТВА.

Фото Б. Гесселя

Невесту своему сыну герцог подобрал из Пьемонта – юную, прелестную племянницу короля. Звали ее Мария-Тереза де Савуа-Кариньян. Полная надежд, двинулась она навстречу судьбе, стала принцессой де Ламбаль, но счастья в браке не обрела. Разгульный сынок герцога сделал ее женщиной и, вероятно, даже успел ей передать дурную болезнь, но вскоре заскучал, пустился во все тяжкие (благодаря графоманскому служебному усердию французской полиции вся деятельность тогдашних куртизанок и их гуляк-клиентов историкам ведома досконально), даже воровал для девок из Маре кое-что из жениного приданого, так что в браке не прожил и года – умер в страшных муках в Лувесьенском дворце герцога. Остались у герцога две девочки – дочка Мария-Аделаида и невестка-вдова Мария-Тереза, вдова, не познавшая ни настоящего брака, ни материнства. Вскоре дочка герцога, единственная подружка вдовы-невестки, вышла замуж за герцога Орлеанского, будущего Филиппа-Эгалите, и родила для Франции будущего короля-гражданина Луи-Филиппа. А невестка старого герцога и вовсе заскучала в одиночестве, без единой подружки, и скучала до самой весны 1770 года, пока не встретила подругу, которую полюбила всей душой, – юную супругу наследника Марию-Антуанетту. У них было много общего: и неприятие французского, иноземного двора, и разочарование в браке, и живость характера, и любовь к играм и невинным развлечениям. Наследник (будущий Людовик XVI) был простодушный обжора, который любил только охоту и слесарные поделки: то он с напильником за верстаком, то за обеденным столом, то на охоте. А наевшись с вечера, он немедленно засыпал на брачном ложе, предоставляя юной супруге лелеять свое девство добрых семь лет: какой-то у него был малый дефект, мешавший ему предаваться греху, а устранить этот дефект он собирался семь лет. Вот и приходилось юной жене наследника придумывать с подружками вполне невинные (но весьма дорогостоящие) развлечения – балы, праздники, фейерверки… Став по смерти тестя королевой, Мария-Антуанетта получила от мужа Трианон и завела там свой собственный изящный двор, где пахло цветами, а не мочой, как в перенаселенном большом Версале. И лучшая подруга Мария-Тереза была всегда с ней (у нее даже чин был – суперинтендентша, правительница двора королевы)… Конечно, завистливые придворные дамы, не попавшие в узкий круг королевы, утверждали, что королеву и ее лучшую подругу соединяет нечто большее, чем просто дружба, но то была, скорей всего, клевета. А на королеву клеветали к тому времени все кому не лень, и это уже был признак надвигающейся революции: подрывая власть, метили в самое запретное и уязвимое – в «жену Цезаря» (русские отметят, что и здесь предреволюционная Россия не придумала ничего нового). Потом грянула беда. Несчастная королева томилась в тюрьме, ожидая расправы. Мария-Тереза была в эмиграции. И вот, движимая любовью, чувством долга, напрасными угрызениями совести, она вернулась во Францию, прямым путем в пасть зверя, – чтоб умереть за королеву. Умереть было нетрудно. Ей отрезали голову, а тело ее растерзали, надругались над прекрасным ее телом… Видение это дразнило в начале XX века одного из бредивших, как и все в ту пору, революцией молодых русских поэтов, гулявшего ночами по набережным Парижа: