Двоедушница - Рута Шейл

Глупая малодушная Бо. Взяла и в минуту отреклась от всего, что считала своей жизнью. От всего, что собою считала…

Свернув крышку с бутылки, она сделала глоток прямо из горлышка, а затем со всей силы хлопнула входной дверью.

Среагировали мгновенно. Ника появилась в прихожей – растрепанная, босая, в вывернутой швами наружу водолазке.

– Уже вернулась? – Она говорила как школьница, пойманная на горячем, и Бо захотелось ее ударить. – Прости, – сказала Ника, видимо, уловив это желание. – Мы очень давно не виделись…

– Понимаю. – Только б не зареветь. Только не перед ней. – Не смею вам мешать.

Бо развернулась, чтобы уйти, но Ника оттеснила ее от двери и начала обуваться сама.

– Ты не должна. Это твой дом. Господи, как неудобно-то…

– Никто никуда не уходит.

Что-то в голосе Игни заставило обеих переглянуться одинаково виновато.

Он двинулся на кухню первым. Бо потащилась следом, разглядывая его обнаженную спину. Столько татуировок сразу она еще не видела.

– Сядь, – скомандовал он, забирая из ее руки початую бутылку. – И ты, – это уже Нике. Сам достал три стакана, плеснул понемногу в каждый.

– Ника хотела знать, что заставило меня сбежать из больницы.

Заглянув в свой стакан, он залпом, не морщась, махнул содержимое и сразу же налил снова.

– Все осложнилось. Рядом с Арсеникой появился один мой старый знакомый. И ночью он кое-что для меня передал. Шепнул Антону, когда привязывал его к батарее, прежде чем запалить квартиру.

– Тот черноволосый паренек? – перебила Бо. – Придурковатый такой?

– Его зовут Дев. Артем Девлинский.

Судя по выражению лица Ники, она тоже мало что понимала.

– И что он тебе сказал? Вернее, Антону?

Игни обвел обеих девушек слегка осоловевшим взглядом.

– Он сказал, свою жизнь нужно продавать задорого. Он объявил мне войну.

Когда бьют, не страшно. Страшно раньше. Когда поджидают на пути к дому, заламывают руки за спину и гонят за гаражи, и ты еще не знаешь, что тебя ждет, но на дружеское похлопывание по плечу заранее не рассчитываешь. И потом, когда ставят на колени и тычут мордой в битое стекло со словами «жри», а ты башкой мотаешь, понимая, что уж лучше пусть врежут, шансов выжить больше, чем если поддашься и осколок пропорет тебе пищевод. Когда ботинок одного из них давит на затылок и от боли темнеет в глазах – страшно. Так, что кишки наизнанку выворачивает. Так, что от окончательного унижения отделяет сжатый из последних сил сфинктер. Страх иглами впивается в щеки. Вытекает из глаз и носа. Страх цементирует тебя с головы до ног. А потом наступает боль. Сенсорное и эмоциональное факинг переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани. И все остальное перестает быть важным. Внутри тебя что-то сминается, лопается и рвется. Единственное, что ты видишь, прикрывая локтями лицо, – брызги собственной крови на снегу, часть забора с тенью от дерева, похожей на руку с растопыренными пальцами, и фонарь, торчащий на территории химзавода.

И, такой, себе думаешь: срезовую по алгебре, считай, завалил, розетка в спальне искрит, обещал мамке исправить, да так и не исправил. Вспоминаешь, что до левела в гаме почти поднялся, сотни экспы не хватило. Пятихатку Коляну должен. И еще почему-то лицо одноклассницы – так, как его видно с твоего места за партой, вполоборота: золотое колечко в мочке уха, линия скулы и кончик носа.

Если б знал хоть одну молитву – ее бы и вспоминал, но ты из тех, кто в церкви бывает всего два раза: после рождения и после смерти. И вот, похоже, второй не за горами. «Бог, – неумело думаешь ты, стискивая зубы, чтобы не выхаркнуть на снег что-то, пока еще жизненно необходимое. – То есть… Господи-Господи-Господи! Ты тут это… За мамкой пригляди, а? Чтоб розетка не коротнула. Чтоб в квартиру не залезли, пока она в командировке. И пусть долго не плачет. Она еще молодая. Найдет себе кого-нибудь и заживет. На живом все заживает».

И когда в глазах темнеет так, что ты с радостью готовишься вот-вот перестать видеть, один из тех, кто тебя избивал, укладывается на землю рядом с тобой.

О тебе словно забывают. Стылый воздух взрывается руганью. Ты выключаешь зрение, потому что толку от него все равно почти никакого, и весь обращаешься в слух. Снег скрипит под множеством топчущих его ног. Борьба, выкрики. Тяжелый удар в стену гаража – расхлябанная воротина стонет ржавыми петлями. Крики резко стихают, и только тот, что валяется рядом, тоненько, по-бабьи, всхлипывает, шмыгая разбитым носом.

В наступившей тишине становится слышен одинокий собачий лай. И вдруг голос – прямо сверху, будто с небес:

– Живой? Идти сможешь?

Живой. Смогу, наверное. Для начала хотя бы подняться…

Перечитал. Для первого раза неплохо. И почему со школьными сочинениями так бодренько не получается?

Я осторожно пошевелил руками и ногами. Чтобы встать, пришлось уцепиться за того стонущего гада. Проще было улечься обратно, чем выпрямить спину, но признаваться в этом не хотелось.

Мой внезапный спаситель выглядел как персонаж из «GTA Criminal Russia»: телогрейка, вязаная шапочка, мешковатые джинсы. Вся одежда болталась на нем, словно снятая с чужого плеча, а затем брошенная возле мусорки для тех, кому нужнее. Он скрывал лицо под черным шарфом, но по телосложению, глазам и росту – пацан лет четырнадцати. Такой же, как я.

И это он четверых? В одиночку?

Словно в подтверждение он отбросил в сторону утыканный гвоздями обломок доски – свое единственное оружие – и протянул мне руку.

– Давай быстрей. Скоро очухаются.

Я сделал шаг, но ноги подвели, и я завалился вперед, измазав кровью его и без того грязную куртку. Он подхватил, а самому хоть бы что. Даже не покачнулся.

– Держись, – произнес он сквозь шарф и потащил меня мимо темнеющих на снегу тел, мимо забора и гаражей так, что я едва успевал переставлять ноги. – Живешь где?

– На Привокзальной.

– Не знаю. Показывай.

– Я тебя раньше не видел. Ты не из нашего района.

Он не ответил. Шарф сполз с его лица, и я посмотрел – острый нос, треугольный подбородок, темный пушок над верхней губой. Волосы почти до плеч. И какой-то до боли знакомый запах – то ли трава, то ли древесина.

– А не боишься?

– Ты тут свой, – сказал он равнодушно. – Спасло это тебя?

Наступила моя очередь помалкивать. Его запах и его речь не давали мне покоя. Первый вызывал тревогу узнавания, вторая просто была странная. Нет, со словами-то полный порядок, а вот голос… Так, наверно, интонировал бы тот, кто учился говорить, не повторяя за другими, а читая по книге. Интересно, такое вообще бывает?

Когда мы ввалились в подъезд, я наконец понял, в чем тут прикол. От внезапной догадки даже боль отошла на второй план. Пока искал ключи, несколько раз словно бы случайно задел своего нового знакомого локтем. Реальный…