Подруги так не поступают - Эльвира Смелик

– Не спится.

Чудный разговор. Впервые такое, обычно же они нормально разговаривали. Видимо, просто время не очень подходящее для беседы. Бывают такие моменты, когда лучше всего молчать. Сидеть в темноте на мягком диване перед камином, маленькими глотками отпивать вино, чувствовать, как от него ласковое расслабляющее тепло разливается по венам, смотреть на огонь. Или на того, кто сидит рядом. Не слишком пристально, чтобы не беспокоить взглядом, да и толком почти не видя, потому что слишком погружён в собственные мысли, а остальное – фоном, нечётким, но приятным.

Оранжево-жёлтые блики на стекле стакана, призрачные отсветы в насыщенно-багровой глубине вина. Трепещущие отблески пламени на фигуре, на лице, в волосах, в ярко поблёскивающих глазах. Как-то уж слишком ярко и влажно поблёскивающих.

– Лер, ты – плачешь?

– Нет, – отрезала твёрдо, не поворачиваясь, сжала губы.

– Да ладно тебе. Уж со мной-то не обязательно лицо делать. Хочешь, так плачь. Только… я успокаивать-то не особо умею.

Она резко развернулась.

– Я не плачу! – возразила сердито и громко, почти выкрикнула, но словно нарочно, в пику её словам, безжалостно открывая правду, две огромные слезинки выкатились из глаз, прочертили мокрые дорожки на щеках, а плечи судорожно дёрнулись.

Марат придвинулся к ней, чтобы осторожно высвободить из её дрогнувшей руки стакан, отставил его на столик.

– Лер, ну ты чего?

Она вскинулась, уставилась в глаза.

– Что со мной не так?

Марат опешил в первый момент. От её слов, от этого пронзительно-отчаянного взгляда. А она продолжала спрашивать напряжённо звенящим голосом:

– Почему я всем мешаю? Почему? Даже дома. Раньше папе мешала. Он же из-за меня ушёл.

– Да с чего ты взяла? – перебил Марат, но Лера опять воскликнула, сердито и громко:

– Я знаю. – Повторила с напором: – Из-за меня. Он ведь потом даже не позвонил ни разу. Даже на Новый год. Даже на день рождения. Вообще, никогда. А если бы меня не было, они бы так и жили вместе. Папа и мама. Значит, я и ей жизнь испортила. И ей мешаю. И тогда, и сейчас. – Она сглотнула распиравший горло тугой комок, виновато спрятала глаза. – Я же вижу, как они ссорятся. А раньше не ссорились, пока он к нам не переехал.

– А с тобой-то это как связано? – вмешался Марат. Хотя знал, что она права, может, не совсем, но отчасти, и всё равно бы никогда не согласился, не подтвердил её слова. Разве ж Лерка виновата? – Уж ты-то понимаешь, начинать жить вместе – всегда непросто. Сколько притираться друг к другу приходится. Даже когда любовь, даже когда понимание. Всё равно сразу гладко не выходит. – Он произнёс как можно убедительней: – Вот увидишь, всё наладится.

Но опять она не приняла его слова, мотнула головой.

– Не наладится. Со мной всегда так. Ничего не получается. Совсем ничего не получается. Ни с кем. Никогда.

– Прекрати.

Ну не мог он больше. Не только слушать эти надрывные горькие слова, но и смотреть в искажённое душевной болью лицо, на катящиеся по нему слёзы, на изломанную линию рта. Ухватил за плечи, привлёк к себе. Лерка доверчиво уткнулась носом ему в шею, всхлипнула, не сдерживаясь. А Марат болтал, не думая, что только в голову приходило:

– Ну что ты, Лер? Ну. Эх, ну вот не умею я успокаивать. Говорю много, а толку-то? Лер, ну. У меня у самого с родителя только в последние годы отношения наладились. А так я всегда для них был – оторви да брось. Не верили, что из меня что-то путное выйдет. Хотя у них, конечно, для этого причины имелись. Но то я, а ты-то – совсем другая.

И гладил её по голове, по волосам, вдоль спины.

Её слёзы, горячие, обжигали, впитывались в ворот футболки, а её ладони, ещё горячее, лежали на груди и не просто обжигали, прожигали, до нутра, до сердца. И чёрт с ними, с чужими домыслами. Потому что совсем они и не домыслы. Просто…

Да не важно это, сейчас – не важно. И желание у него только одно, отобрать у всех, укрыть, защитить, чтобы никто никогда больше не смог её обидеть. Чтобы плакала она только от счастья или от смеха.

– Лер. Лерка. Да всё с тобой в порядке. Не сомневайся. И мама тебя всегда любила. Но кто разберёт, почему, даже если так, всё равно как-то не очень получается. И сейчас любит. И будет любить.

Она вдруг резко отстранилась, оттолкнувшись от него руками, но не убрав ладони с груди, посмотрела так, что дыхание перехватило от запредельной открытости взгляда, произнесла напряжённо:

– А я не хочу. Не хочу, чтобы только мама. Вот ты… ты бы мог?

Наверное, если б изо всех сил ударила, и то бы так не оглушило.

– Лер, ну я – это совсем не то. Это…

Она не стала слушать, жёстко и коротко вывела:

– Значит, нет?

– Лерка, послушай!

Марат, как когда-то давно, обхватил ладонями девичье лицо, попытался смахнуть большим пальцем бегущую по щеке слезу, а почувствовал не её, а нежную, тёплую бархатистость кожи, и осознал запоздало: раньше – не сейчас. И сказать у него теперь ничего не получится, рассудительного, отрезвляющего. И не стоило больше так делать. Ой, не стоило.

Рука уже сама скользнула в густые тёмные волосы, пропуская между пальцев шелковистые пряди. А Лера подалась вперёд, прижалась к его ладони ещё сильнее. И только и удалось произнести вслух то, что секунду назад говорил мысленно для себя, но уже для неё:

– Лер, не стоит. Прости. Я…

– Почему? – перебила она, схватила его запястье, не давая убрать руку, сдавила с силой, даже ногти впились.

– Лер, ну… не стоит так. От отчаяния. Да и я… чёрт! Не могу. Ты же…

Она не дала договорить, посмотрела зло.

– А если не от отчаяния? Если я давно…

А глаза блестели ещё сильнее, чем от слёз. И теперь уже он не вытерпел.

– Молчи! – приказал. – Слушай, молчи! Это глупо. Нельзя так. Нельзя.

– Почему? – с вызовом повторила она.

Да потому что! Просто – потому что.

Слова-то куда подевались, мысли разумные? Сгорели в пламени черешневых глаз? И всё, что раньше пряталось, задвигалось в самый дальний, самый надёжный угол, вдруг сорвало замки, выбило двери, вырвалось наружу, не желая больше подчиняться.

Что ж его так ведёт-то? И выпил-то совсем чуть-чуть, а словно пьян, до одури пьян. И губы эти – верхняя тонкая, твёрдо очерченная, упрямая, а нижняя чуть припухлая, чувственная – совсем рядом. А он раньше и не замечал, что они такие. А теперь смотрел и, как дурак, взгляд не мог отвести. И тело – хрупкое, гибкое, податливое, в одно мгновение обрётшее особую материальность.

Марат чувствовал, как она дышала, каждый вдох и выдох, и, кажется, даже слышал, как бьётся её сердце – в трепетании тонкой жилки на шее, когда дотрагивался до той кончиками пальцев, в каждом её касании, обжигающем, дразнящем.