Обратная сила. Том 2. 1965 - 1982 - Александра Маринина

Но Саня Орлов не смеялся. Наоборот, стал вдруг серьезным и сказал:

– Мне нужно подумать. Все это очень интересно. А ты много еще знаешь про этот… как его? Сан… Саг…

– Сангедрин. Ну, так, помню кое-что.

– Еще расскажешь? Не сейчас, потом, когда я обдумаю то, что ты сегодня говорил.

– Конечно! – обрадованно воскликнул Миша. – Если тебе интересно, то я с удовольствием. Только я мало что помню.

– Это ничего. Расскажешь, сколько вспомнишь. Я обдумаю пока, а после войны обойду все библиотеки и найду первоисточники. Эх, жалко, что ты не на юридическом учишься! А то смотри, Мишка, после войны переводись к нам, будем вместе учиться, досдашь некоторые дисциплины и сразу на третий курс, вместе со мной. А?

Миша отрицательно покачал головой.

– Да нет уж, я врачом хочу быть, хирургом, как отец.

– Ну, смотри, дело хозяйское. А я после войны в Москву вернусь, буду в МГУ переводиться и восстанавливаться. Чего мне теперь в Харькове делать?

Саня запнулся и быстро отвернулся, чтобы скрыть внезапно выступившие слезы. Миша деликатно сделал вид, что ничего не заметил.

Дни летели быстро, наполненные работой на комбинате, ежедневной физподготовкой, изучением раздобытого невесть где старого учебника по стрелковому делу, занятиями в школе молодого бойца и разговорами вперемежку с чтением «Крокодила». Ребятам не терпелось попасть на передовую. И понятие «после войны» было в те дни для них совершенно реальным, ощутимым. Они ни минуты не сомневались в том, что «после войны» наступит уже очень скоро, победно завершившись полным разгромом врага. И боялись, что не успеют повоевать.

* * *

Их уверенность не поколебалась даже в августе, когда город стали наводнять беженцы и раненые и начались перебои с продовольствием. После 20 июля немецкие самолеты летали над Харьковом совершенно безнаказанно, их даже не пытались подбить, а на удивленные расспросы Орлова и Штейнберга инженер Горевой отвечал, что пока немцы не бомбят – нет смысла тратить боеприпасы зенитчиков. Объяснение казалось разумным и успокаивало. Но потом начались бомбежки, а наши орудия по-прежнему молчали. До 14 августа – ни одного сбитого немецкого самолета. Да и тот бомбардировщик, который удалось сбить над Новой Баварией и который рухнул на землю в районе Люботина, так и остался единственным. После этого немцы перешли к ночным бомбардировкам, еще более разрушительным и жестоким.

То и дело слышались разговоры, мол, как же так, товарищ Сталин обещал, что если война и будет идти, то только на территории противника, и на каждый пушечный залп врага мы ответим шестью залпами, потому что боевая мощь Красной армии многократно выше, и почему же теперь все так происходит, если мы старались изо всех сил, работали, не жалея себя, делали все, как велела партия…

– Молчи, – каждый раз предупреждал Миша Штейнберг своего друга, то и дело порывавшегося вступить в дискуссию и что-то объяснить малознакомым людям. – Не болтай ни с кем, иначе отправят укрепрайон строить на Орель, и не видать нам защиты Харькова как своих ушей, так и сгинем в землекопах.

Опасения были не напрасными: для строительства укрепрайона по границе Харьковской, Днепропетровской и Полтавской областей массово отправлялись харьковчане, больше 60 тысяч человек.

18 сентября немецкие войска заняли Полтаву, а через месяц, 19 октября, на рубеж реки Лопань был выдвинут 1-й батальон Харьковского полка народного ополчения, находившийся до этого в резерве начальника гарнизона. Задача была поставлена: занять оборону на Втором участке Центрального района, прочно прикрыв Полтавское шоссе. Следующие пять дней прошли в боях за Харьков, и были эти дни страшными, смутными и больше похожими на хаос, чем на ту войну, попасть на которую так стремились мальчишки.

Подавляющее большинство ополченцев в армии не служили, опыта участия в боевых действиях не имели, ни о какой слаженности действий не могло быть и речи. Из оружия у ополченцев были только винтовки. Не было ни одного пулемета, ни одного автомата, не было даже гранат. Надо ли удивляться тому, что началось массовое дезертирство… Люди готовы были защищать Родину с оружием в руках, но вовсе не готовы были делать из себя пушечное мясо. Все тактические решения принимались в состоянии паники, были плохо продуманными, неподготовленными и так же бестолково и неумело исполнялись.

Санинструктору Штейнбергу казалось, что каждая секунда навечно запечатлена в его памяти, но через пять суток, когда немцы прорвали оборону и ворвались в город, Михаил вдруг увидел, что находится в лесу, и осознал, что не помнит ничего. И ничего не понимает. Как он здесь оказался? Почему? Он отчетливо помнил, что Саня Орлов упал. Помнил, что побежал к нему, потом пополз, тащил друга куда-то в лес, где надежнее было бы укрыться от грохочущих выстрелов. Помнил, как осматривал рану и прикидывал, чем и как можно помочь раненому. Но как же так вышло, что они вдвоем оказались здесь? Этого Миша Штейнберг не помнил совершенно. Из их взвода погибли все, остались только они с Орловым. Но почему они в лесу, а не в городе?

– Что, друг Мишка, попали мы с тобой? – послышался голос Орлова. – Ты хоть понимаешь, что мы теперь у немцев?

– Если честно, не понимаю, – признался Михаил. – Как мы вообще сюда попали?

– Наш взвод послали совершить отвлекающий маневр, мы должны были пробраться в тыл врага и изобразить присутствие целого подразделения. Вот, изобразили… Из наших кто-нибудь еще жив?

– Никого. Только мы с тобой. Слушай, а почему я ничего не помню? Первый день хорошо помню, второй, бои на Червонобаварке помню, а про отвлекающий маневр не помню.

– Да помнишь ты все, просто шок у тебя. Вот успокоишься чуть-чуть и все вспомнишь, каждую подробность. Ты мне скажи лучше: у меня рана опасная?

Михаил внимательно осмотрел рану еще раз. Слепое ранение живота. Кишечного содержимого в ране не видно, есть надежда, что внутренние органы не повреждены и все обойдется. Эх, было бы это ранение штыковым или ножевым, можно было бы зашить, благо в сумке санинструктора есть и суровые нитки, и портняжные иголки. Но ранение осколочное, его шить нельзя. А что можно? Что вообще можно предпринять со скудным набором медикаментов и перевязочных средств? Промыть рану и перевязать, больше ничего.

– Будет больно, – предупредил он Орлова. – Потерпишь?

– Валяй.

Михаил достал из сумки йод и индивидуальный перевязочный пакет, подумал и на всякий случай приготовил нашатырь. Произвел все возможные манипуляции, аккуратно наложил повязку. Он понимал, что дело не в самой ране, а в повреждениях внутренних органов брюшной полости. Если задеты печень, селезенка или крупные сосуды, то Саня Орлов умрет от кровотечения в ближайшие же часы. Если пострадали кишки или желудок, то это риск перитонита. По-хорошему, раненому сейчас нужна неподвижность, чтобы застрявший внутри осколок не причинял дополнительных повреждений. Но если не добраться до медицинского пункта, то все равно верная смерть. Конечно, Михаил может тащить друга, соорудив волок из лапника и веток, но с такой скоростью он Саню до квалифицированной помощи просто не дотянет. Счет времени идет на часы. А вдруг наши где-то совсем близко? Вдруг они уже сегодня смогут дойти до медпункта? В этом случае те повреждения, которые нанесет осколок при ходьбе, могут оказаться не фатальными. Но могут нанести и непоправимый вред. Тут как повезет.