Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском - Бенгт Янгфельдт

Перестройка шла вовсю, но Финляндия занимала по отношению к СССР сервильную позицию и пользовалась плохой репутацией у советской интеллигенции. Советских перебежчиков финны выдавали. Эта участь, разумеется, не грозила американскому гражданину и Нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому. Его реакция была инстинктивной. Когда в следующий раз он посетил Финляндию в августе 1995-го в компании Шимуса Хини, настроение у Иосифа было совсем другое. К тому времени Советский Союз стал лишь страшным воспоминанием.

Меня всегда поражало халатное, почти безразличное отношение Иосифа к изданию своих произведений. По пути домой из Хельсинки мы сидели после шведского стола и разговаривали на палубе. На мой вопрос, чем это объясняется, он ответил, что, пока жил в Советском Союзе, не мог влиять на судьбу своих стихов и это определило его позицию навсегда; он был рад, что его вообще печатают.

Я тогда полюбопытствовал, почему, оказавшись на Западе, он не стал издавать книги новых стихов, ведь все его сборники были «избранными» и к тому же отредактированными не им самим. Иосиф объяснил, что, несмотря на то что теперь он мог влиять на подготовку издания, у него осталось старое отношение к этому вопросу. Тогда я спросил, не хочет ли он издать настоящий сборник стихов, и он ответил, что «мечтает» о том, чтобы издать «свою книгу», «как поэты на Западе — написал какое-то количество стихов — и потом делаешь отчет».

Мы условились, что я распечатаю на компьютере стихи, написанные им после выхода «К Урании» (1987), чтобы потом обсудить вопрос дальше. Так родилась мысль об издании сборника «Примечания папоротника» — название, заимствованное у одного из стихотворений, было мое. К тому времени в СССР были напечатаны только отдельные стихи, так что мысль о русском издании в Швеции была не совсем бредовой.

Во время работы над книгой мне стало ясно, почему публикации его стихов так изобилуют опечатками и другими погрешностями. Производственный процесс Иосифа просто не интересовал, и он не принимал в нем никакого участия. Зимой 1989/1990 года я послал ему гранки, которые он все никак не возвращал. Я говорил с ним по телефону неоднократно. Иногда он обещал прочитать гранки, иногда было слышно по голосу, что ему до этого нет дела. Я хотел, чтобы книга вышла к его пятидесятилетию (не к маю, а позже, к лету, к его приезду в Стокгольм), но без его ведома — как сюрприз-подарок. Однако, чтобы уложиться в срок, требовалось принять экстренные меры, и в конце апреля 1990 года я полетел в США с железным намерением заставить Иосифа прочесть гранки. За неделю с лишним, что я находился в Нью-Йорке, все мои старания не привели ни к чему. Потом мы провели несколько дней в Саут-Хедли, но и там повторилось то же самое: он придумывал все возможные и невозможные предлоги, чтобы не заниматься гранками. К тому же все время звонил телефон.

За день до моего отъезда я был уже в полном отчаянии и попросил Иосифа включить автоответчик, чтобы мы могли работать. Мы сели на кухне. Оказалось, что он до того ни разу не заглянул в гранки, посланные ему еще зимой. Он быстро прочитал несколько стихотворений — но не все — и вычеркнул те, которые не подходили по композиции: «Представление», «Ландсвер-канал, Берлин», «Теперь, зная многое о моей жизни…» и «В горах». Ему не нравился порядок. Я напомнил ему, что это всего лишь гранки, порядок еще не установлен и что, посылая ему гранки, я попросил его самого уточнить последовательность… Он стал нумеровать стихи, но, дойдя до половины, бросил это занятие. Устав и от самого дела, и от собственной нерешительности, он отпихнул гранки в сторону со словами «хуй с ними». Кроме того, у него вот-вот должны были начаться занятия в колледже. Больше он корректурой не интересовался, и я вернулся в Стокгольм почти ни с чем.

[Фото 36. Сборник «Примечания папоротника».]

Поняв, что от Иосифа ждать нечего, я решил следовать правилу, которое он сам проповедовал: если нет других структурирующих принципов, печатать стихи в хронологическом порядке.

Иосиф знал, что сборник готовится, но когда он выйдет, не имел ни малейшего представления — и не интересовался. Но, увидев книгу по приезде в Швецию в июле, был очень доволен, особенно обложкой, для которой я позаимствовал рисунок, украсивший некогда сборник стихов шведского поэта Вильгельма Экелунда «Элегии» (1903). Береговой пейзаж художника Эрнста Нурлинда с гнущейся под ветром сосной показался мне на редкость подходящим для поэта, выросшего «подле серых цинковых волн» Балтийского моря.

Тираж — немногим больше тысячи экземпляров — был распределен по русским книжным магазинам Запада. Двадцать пять экземпляров в переплете и на лучшей бумаге были нумерованы. На обложке — латинский текст, где шведские друзья поздравляют Иосифа с днем рождения: «Quinquagenario Iosifo Brodski amici suecici gratulantur» («Шведские друзья поздравляют с пятидесятилетием»). Первый экземпляр получил сам Бродский, другие достались поздравителям.

[Фото 37. Веселый поэт вместе с таким же веселым издателем — автором этой книги — во время празднования пятидесятилетия Бродского в Швеции в августе 1990 г., когда ему был вручен сборник «Примечания папоротника». Фотограф неизвестен.]

После этого я издал (если здесь уместно это слово) еще два сборника Бродского: «Вид с холма» в двадцати пяти нумерованных экземплярах и «Провинциальное» — микроскопическим тиражом в пять экземпляров. Эти книжечки (в формате A5) состояли из стихов, которые Иосиф дал мне при отъезде из Швеции в 1992 и 1993 годах, и не предназначались для продажи. Они были набраны на моем компьютере и отпечатаны на моем принтере. (Правда, «Вид с холма» был сброшюрован в переплетной.) Тираж первого сборника (тридцать восемь страниц) я передал Иосифу в Нью-Йорке в день его рождения в 1993 году, второй (двадцать три страницы) он получил в том же году, когда был в Стокгольме.

Бродский был кошатником. Под этим я имею в виду не только то, что он всю жизнь окружал себя котами и кошками, но и то, что его «код общения» был под сильным влиянием кошачьих способов коммуникации.

О «кошкомании» и «кошачьих словах» в его семье он рассказал в эссе «Полторы комнаты». Например, о матери: