Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы - Екатерина Мишаненкова

Я отложила письма к Штейну, поколебалась, глядя на переписку Ахматовой и Гумилева, но решила сначала прочитать менее важные письма и взяла несколько листочков, помеченных как переписка с Блоком. Первым там лежало письмо самой Ахматовой, о котором она мне рассказывала.

<6 или 7 января 1914 г. Петербург>

Знаете, Александр Александрович, я только вчера получила Ваши книги. Вы спутали номер квартиры, и они пролежали все это время у кого-то, кто с ними расстался с большим трудом. А я скучала без Ваших стихов.

Вы очень добрый, что надписали мне так много книг, а за стихи я Вам глубоко и навсегда благодарна. Я им ужасно радуюсь, а это удается мне реже всего в жизни.

Посылаю Вам стихотворение, Вам написанное, и хочу для Вас радости. (Только не от него, конечно. Видите, я не умею писать, как хочу.)

Анна Ахматова.

Тучков пер., 17, кв. 29

18 января 1914. (Санкт-Петербург)

Глубокоуважаемая Анна Андреевна!

Мейерхольд будет редактировать журнал под названием «Любовь к трем апельсинам». Журнал будет маленький, при его студии, сотрудничают он, Соловьев, Вогак, Гнесин. Позвольте просить Вас (по поручению Мейерхольда) позволить поместить в первом номере этого журнала – Ваше стихотворение, посвященное мне, и мое, посвященное Вам. Гонорара никому не полагается. Если вы согласны, пошлите стихотворение Мейерхольду (Площадь Маринского театра, 2) или напишите мне два слова, я его перепишу и передам.

Простите меня, что перепутал № квартиры, я боялся к Вам звонить и передал книги дворнику.

Преданный Вам Александр Блок.

Офицерская, 57, кв. 21. Тел. 612-00.

Какой разный тон. Ахматова пишет очень личное письмо, немного льстит, немного заигрывает, а Блок отвечает ей сухими казенными фразами, словно отталкивая.

26 марта 1914. (Петербург)

Многоуважаемая Анна Андреевна.

Вчера я получил Вашу книгу, только разрезал ее и отнес моей матери. А в доме у нее – болезнь, и вообще тяжело; сегодня утром моя мать взяла книгу и читала не отрываясь: говорит, что не только хорошие стихи, а по-человечески, по-женски – подлинно.

Спасибо Вам.

Преданный Вам Александр Блок.

Р. S. Оба раза, когда Вы звонили, меня действительно не было дома.

И вновь странное письмо – оценка, но не своя. Положительная, но с оттенком снисходительности. Намек на то, что у него нет времени читать ее стихи (или читать женские стихи?), но вот мать оценила? Если это и не так, я уверена, что Ахматову такая похвала должна была скорее оскорбить, чем порадовать. Тем более что она всегда считала себя Поэтом, а не какой-то поэтессой.

Но меня как врача это письмо не могло не радовать – в нем я увидела именно то, что несколько лет назад предположила, анализируя разговоры с Ахматовой. Если мои выводы и не были стопроцентно верными, то уж близкими к истине они были точно, теперь я в этом не сомневалась.

14 марта 1916. (Петроград)

Многоуважаемая Анна Андреевна.

Хоть мне и очень плохо, ибо я окружен болезнями и заботами, все-таки мне приятно Вам ответить на посылку Вашей поэмы. Во-первых, поэму ужасно хвалили разные люди и по разным причинам, хвалили так, что я вовсе перестал в нее верить. Во-вторых, много я видел сборников стихов, авторов «известных» и «неизвестных»; всегда почти – посмотришь, видишь, что, должно быть, очень хорошо пишут, а мне все не нужно, скучно, так что начинаешь думать, что стихов вообще больше писать не надо; следующая стадия – что я стихов не люблю; следующая – что стихи вообще – занятие праздное; дальше – начинаешь уже всем об этом говорить громко. Не знаю, испытали ли Вы такие чувства; если да, – то знаете, сколько во всем этом больного, лишнего груза.

Прочтя Вашу поэму, я опять почувствовал, что стихи я все равно люблю, что они – не пустяк, и много такого – отрадного, свежего, как сама поэма. Все это – несмотря на то, что я никогда не перейду через Ваши «вовсе не знала», «у самого моря», «самый нежный, самый кроткий» (в «Четках»), постоянные «совсем» (это вообще не Ваше, общеженское, всем женщинам этого не прощу). Тоже и «сюжет»: не надо мертвого жениха, не надо кукол, не надо «экзотики», не надо уравнений с десятью неизвестными; надо еще жестче, неприглядней, больнее. – Но все это – пустяки, поэма настоящая, и Вы – настоящая. Будьте здоровы, надо лечиться.

Преданный Вам Ал. Блок.

Прошло два года, тон довольно сильно сменился. За это время Блок оценил Ахматову как поэта? Или помогло то, что они стали меньше общаться, и он перестал бояться попасть под ее влияние, вот и смог позволить себе ее оценить? Как бы то ни было, Ахматовой это письмо должно было понравиться гораздо больше, чем предыдущее, – в нем Блок говорит с ней как старший опытный товарищ, как поэт с поэтом, и даже, пожалуй, предостерегает ее от излишнего ухода в «поэтессы». И судя по стихам военных лет, она последовала его совету писать «жестче, неприглядней, больнее».

Вечером вернулся Андрей – его срочно вызывали в редакцию что-то обсуждать насчет его очерков, выдвинутых на Сталинскую премию. Судя по его довольному виду, обсуждение прошло удачно, и он явно был не прочь об этом рассказать. Но я из мелкой мстительности не стала ничего у него спрашивать, накормила его обещанным ужином и вернулась в кабинет, читать архив Ахматовой.

Тут уж Андрей не выдержал и, заглянув ко мне, поинтересовался:

– Ну как тебе письма Гумилева? Что скажешь?

Пришлось признаться, что я до них еще не дошла.

– А что читаешь? – Он заглянул в папку и пожал плечами. – Письма Блока? Зачем? Там то, что ты и так знаешь.

Вот она, разница в мышлении врача и журналиста, во всей красе.

– Теперь знаю, – пояснила я. – Мои прежние умозаключения теперь подтвердились документами. Это очень важно.

– Было бы важно, если бы ты продолжала лечить Ахматову. – Он сел на диван возле меня и взял стопку писем Гумилева. – Но она уже не твоя пациентка. К тому же вот эти письма расскажут о ней гораздо больше.

Я не стала больше возражать, тем более что мне и самой было очень интересно разобраться в странных отношениях Ахматовой и Гумилева. Хотя по правде говоря, а с кем у нее были не странные отношения?

Писем самой Ахматовой к Гумилеву нашлось всего два, и оба датированные летом 1914 года. А вот его писем было куда больше, и они были куда обширнее. Но я тут же мысленно отругала себя за несправедливые мысли. Это же естественно – письма мужа она сохраняла у себя, а ее письма были у него и могли в ее архив потом просто не вернуться. К тому же еще Фаина Георгиевна в одном из наших разговоров упоминала, что Ахматова не питала склонности к эпистолярному жанру, чувства она предпочитала изливать в стихах. А к написанию писем у нее и вовсе время от времени возникало что-то вроде фобии.