Лапочччка, или Занятная история с неожиданным концом - Анна Нихаус

Часто мы не замечаем многих деталей и не видим, что происходит вокруг нас – мы думаем только о своих мелких проблемах. Когда же нам становится действительно тяжело, мы вдруг начинаем тянуться к самым элементарным вещам – мы восхищаемся пением птиц, красками восхода, шелестом листвы. Природа не лжет, она не может предать или намеренно ранить. Она может укутать нас уютом крон деревьев, согреть лучами солнца, убаюкать плеском лесного ручья. Кирилл рассказывал как-то о пантеизме – учении, обожествлявшем природу. Бог тождественен природе. Он дает нам понять, что мир вокруг нас существует даже тогда, когда мы уверены в том, что мир этот рухнул. К нему тянется узник, смотря на белые облака сквозь толстую решетку камеры или разглядывая одуванчик, жизнеутверждающе проросший из тюремной стены. Его видит солдат, заметив мотылька, кружащегося над окопом.

Мир существует даже во время отдельных личных трагедий и мировых войн. Мир вокруг нас существует всегда. Нужно принять эту мысль, как принимают помощь. Принять эту мысль и не допускать никаких других. И переждать. И полностью погрузиться в море звуков и запахов, которые дарит нам природа. Время залечит наши раны и предаст забвению наши переживания. Почему Валечка вдруг задумалась обо всем этом? Это были не ее мысли. Ей казалось, будто кто-то вложил их в ее голову. Разве ей тяжело сейчас? Пожалуй, все-таки нет. Потому что она знает, что скоро приедет Кирилл, и все будет хорошо. Кирилл. Может ли ему быть также плохо без Валечки, как плохо ей без Кирилла? Ощущал ли он сам, что природа божественна? Искал ли он у нее помощи? Наверное, нет. Кирилл просто знал, что такое пантеизм. Потому что он много читал и был хорошо воспитан. А Валентина читала мало, но чувствовала эту божественность почти всегда и искала у нее сил. Вряд ли Кириллу было по-настоящему плохо. И, возможно, он никогда не страдал от колких замечаний, от равнодушия и холодности того, кого ты любишь. Кирилл. Любил ли он когда-нибудь? Любит ли он ее? И все-таки ей тяжело без Кирилла! Поскорее бы он приехал…

Напитавшись энергией свободы, Валечка отперла дверь. Ирина уже собиралась уходить. Надев плащ и перекинув через плечо сумочку, она вдруг посмотрела на Валечку каким-то остекленевшем взглядом и внезапно обратилась к ней по имени. Валечка вздрогнула от неожиданности – нелюдимая Ирина никогда не обращалась к кому-либо так прямо. Почти металлическим голосом Ирина произнесла: – Валентина! Уходи ты от них! Не будет здесь тебе счастья!

На следующий день Ирина ничего не смогла вспомнить об этом разговоре. Сказала только, что перед уходом ей вдруг стало нехорошо. Она даже думала, что вот-вот упадет в обморок. Но стоило ей только захлопнуть за собой дверь квартиры, как силы вернулись к ней. Давление, наверное. Или смена погоды. Пора, видимо, в отпуск. Переработалась.

*****

Гальку бил озноб. Она лежала на больничной каталке и дрожала всем телом. Главврач, ушедший домой, по звонку сестры вернулся в больницу. Он пожал Гальке руку и сказал:

– Мы были бы несказанно рады принять у вас роды в нашей больнице, но обстоятельства сложились иначе. Мы обязаны перевести вас в другой роддом. Вы сделали все возможное, чтобы доносить дитя… И мы тоже сделали все возможное…

Над Галькой светили лампы. Множество ламп. Необычная перспектива. Странная. Жуткая. Никогда она не видела больницу из столь непривычной точки. Лежа на спине. Лицом вверх. Ее везут по коридорам, ее завозят в лифт, ее погружают в машину скорой помощи. На улице темно и холодно. Вокруг нее санитары. Галька чувствовала себя беззащитной. Она была не готова. Сейчас не готова к каким-либо изменениям. Ей нужны силы. А сил нет. Снова лифт. Снова коридор. Вот она уже в другой больнице. Здесь она будет рожать. Как страшно! Где сейчас Борис?

*****

За неделю до презентации Тосиной книги Елену Альбертовну выписали. Выглядела она довольно бодро. Однако ей нужен был полный покой. И полное отсутствие негативных эмоций. Этим указаниям врачей мать Кирилла следовала неукоснительно – целые дни она удобно полулежала на мягком диване гостиной и читала книги и журналы. От чтения она отвлекалась только для приема многочисленных медикаментов, аккуратно разложенных на придвинутом к дивану журнальном столике. Домашнюю работу выполняли Валечка и Ирина. И это было хорошо и правильно. Ирине за это платят деньги, а Валечка – почти член их семьи. И поэтому ее помощь она принимала, как должное. И именно поэтому она была безмерно удивлена историей о вечеринке какой-то подружки. Разве подружки могут быть важнее будущей семьи? Только благодаря великодушию сиделки Ирины, согласившейся остаться до следующего утра, Валечке удалось убедить мать Кирилла отпустить ее на презентацию. Но туда она все равно опоздала. Виктору Евгеньевичу нужно было вызывать скорую, и она позволила себе уйти только когда поняла, что состояние его стабилизировалось.

Она пришла под самый конец. Сквозь приоткрытую дверь был слышен Тосечкин голос. Та декламировала стихи. Валечка подошла ближе и услышала обрывок одной из последних строф:

И за рояль болезненная дама пусть сядет,

И что-нибудь из вашего «Тристана» сыграет…

В небольшом зале загремели аплодисменты. Защелкали фотоаппараты, посетители столпились вокруг стола. Валечка постояла в дверях, подождала, пока Тося раздаст автографы. После официальной части в соседнем помещении был организован небольшой фуршет с шампанским и скромными закусками. Тося порхала между гостями и улыбалась. Улыбалась директору издательства. Улыбалась спонсорам. Улыбалась представителям администрации дворца. Улыбалась журналистке «Пятого канала». Улыбалась фотографу местной газеты. Только Валечке она не смогла улыбнуться. Тосечка осторожно взяла ее за локоть и тихонько спросила:

– Ты сможешь подождать, пока все кончится? У тебя есть время?

– Да, конечно. Я же сказала, что сегодня смогу. Извини, я опоздала. Папе Кирилла было плохо. Но теперь останусь уже до «победного конца». Мы снова не виделись уже с полгода.

– Ну, тогда выпей пока что-нибудь, закуси, пока эти все не слопали. – Тосечка иронично кивнула в сторону толпы гостей и вздохнула: – Сейчас нам и словом не дадут обмолвиться – придворный этикет-с, будь он неладен.

Прошло несколько часов. Уже стемнело. Гости попросили Тосечку сыграть напоследок на рояле и стали постепенно расходиться.

Вот зал и совсем опустел. Тося сидела за столом одна. Она была совершенно бледная и какая-то потерянная… От восторженности, в которой она пребывала весь вечер, не осталось и следа… На столике лежала небольшая книга в красном переплете. Тонкие пальцы нервно перебирали скатерть.

– Что-то случилось? – спросила Валечка.

Тося подняла на нее грустные взволнованные глаза и тихо сказала:

– Мне нужно серьезно поговорить с тобой.

– О чем?

– О Кирилле.

Аллочка стояла в аэропорту совершенно потерянная. Как тогда, много лет тому назад, когда пыталась оформить документы на выезд. Потратив весь отпуск на хождение по присутственным местам, она вышла тогда из этой борьбы с административными органами с пустыми руками. Необходимые справки были выданы не по форме, требуемой российским консульством, тетка в ОВИРе наорала на нее, обозвав идиоткой. Какое это было тяжелое время! Аллочка не смогла получить даже формуляры для оформления на ПМЖ. Оказывается, она не вовремя выписалась из квартиры. Сначала надо было идти в ОВИР и только потом, после получения штампа «для проживания за границей», аннулировать прописку. Однако консультант советского посольства в Нидерландах сказал ей, что последовательность этих действий не имеет значения. Хочешь – выписывайся, хочешь – оформляйся на «постоянку». В ЖЭКе очереди были меньше, чем в ОВИРе, и Аллочка сначала пошла к паспортистке. В ОВИРе же оформлять ее отказались – потеряв ленинградскую прописку, к городу Ленинграду она уже не имела никакого отношения и не могла совершать какие-либо регистрационные действия. Как кричала на нее чиновница в милицейской форме! Как хохотала ей в лицо тетка из ЖЭКа, когда она попросила прописать ее обратно! Отчего людям доставляет удовольствие радоваться чужим ошибкам и промахам? Отчего они получают такое наслаждение, доказывая другим, где их место?