Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

– А шамовка будет? – спросил кто-то с южнорусским выговором.

– А вам лишь бы пузо набить, – ответил Шаборевич.

Это не понравилось остальным, и они загалдели.

– Давай болтало, начальник!

– Без хавала не пойдем!

– Вторую неделю на нифелях, бегунов [17]скоро жрать будем.

– Тихо! – гаркнул майор. – Разгалделись, как бабы. Деревню возьмете, сразу организуем столовку. Обещаю. Сам прослежу и с местными все улажу. Еще вопросы будут?

– А волыны? – спросил кто-то. – Из чего шмалять-то?

Голос, как и в предыдущем случае, тут же поддержали остальные.

– Может, вам еще танк с самолетом? – разозлился майор. – Никакого оружия вы не получите. В Красной армии и так с ним туго. Получите ножи, а также отобранные у вас заточки.

– Такого уговору не было, гражданин начальник, – сказал все тот же авторитетный голос. – Мы подписывались на нормальный расклад, а не с перьями против маслин.

– Шнырь дело говорит, – подтвердил Кулема, и все зашумели.

– Заключенный Штыков, – побледнел майор. – Два шага из строя.

Короткостриженый и поджарый мужик лет пятидесяти лениво выступил из темноты. Майор подошел к нему и зашипел на ухо:

– Ты что ж, Шнырь, меня подводишь? Я тебе, как себе, доверяю, а ты своих чмырей против приказа настраиваешь?

– А ты, гражданин начальник, насчет пушек в лагере-то другое балакал. А теперь хочешь, чтоб нас с писалками да перьями, как фраеров припухших, пощелкали.

Майор побагровел, и желваки бильярдными шарами заходили у него под скулами.

– А тогда на кой хер вы вообще нужны здесь? – зашипел он. – Если б у меня было оружие, то я бы нашел, кому его дать. А здесь нужно тихо, быстро и без огнестрела. Затем вас сюда и привезли. А если вы брыкаться вздумали или мне условия ставить, так я вас здесь всех положу и в болоте гнить оставлю.

Шаборевич блефовал, ибо приказ из Генштаба гласил «привлечь наиболее злостный уголовный элемент и его силами выбить противника из деревни», а вовсе не везти уголовников за тридевять земель, чтобы расстрелять их в безвестном лесу безо всякой пользы. Но он также понимал, что за невыполнение приказа поплатится собственной головой, а она у него одна. Он и так наломал дров, когда решил спросить у полковника Гусева, какого черта потребовалось освобождать какую-то деревню чуть ли не у границы, когда немцы уже в Минске. Гусев принялся орать на него так, как будто главным врагом Советского Союза были не немцы, а несчастный майор Шаборевич. Из всего этого ора майор понял только то, что в Генштабе знают лучше, что и как делать, а майору за обсуждение приказа надо снять голову и отправить лес валить. Видимо, уже без головы. На самом деле едва в Генштабе узнали, что где-то идут ожесточенные бои за какое-то богом забытое Невидово, которое к тому же еще и является важным плацдармом, в голове какого-то хитрого вояки созрел дерзкий план – не гробить понапрасну технику и людей, а направить в район боевых действий отъявленных головорезов-уголовников-садистов. Их, мол, все равно не жалко, зато раз они такие отчаянные, пусть обходятся без оружия. План понравился, потому что в случае удачи его можно было бы повторять бесчисленное количество раз. О том, что на освобождение Невидово уже брошена рота капитана Криницына, никто понятия не имел, потому что в Генштабе, как и во всей армии, царила путаница и неразбериха. Разработка и исполнение плана под кодовым названием «Филин» были поручены полковнику НКВД Гусеву, который и перепоручил дело майору Шаборевичу. Чертово Невидово искали трое суток, поскольку на картах сей объект не значился, а из примет были только Кузявины болота и неразрушенная церковь в самой деревне, которую должно было быть видно издалека. За это время сто раз могли от немца погибнуть. Но пронесло. Был момент, когда майор, отчаявшись найти деревню, едва не поддался искушению втихую покрошить уголовников, а самому с конвоем вернуться назад, сказав, что попали под обстрел. Но Шаборевич был воякой со стажем – и Гражданскую войну мальчишкой застал, и в Финской кампании в 1939-м поучаствовал. Нареканий не имел и портить безукоризненную карьеру враньем (тем более таким, которое потом могло выйти боком) не хотел. А потому, проклиная собственную честность, блуждал по лесам, рискуя своей жизнью и жизнью конвойных с зэками, ища деревню со столь подходящим названием. «Ну, здесь же она, где-то рядом», – бормотал Шаборевич, держа в руках мятую карту, но деревня упрямо убегала, словно играла с ним в прятки. В какой-то момент, заслышав стрекотанье немецких «мессеров», колонна уперлась в высоченную сосну и поспешно свернула в лес. Проехала с полкилометра поглубже в чащу и замерла там с погашенными фарами, выжидая, пока самолеты противника пронесутся мимо. Когда же опасность миновала, оказалось, что развернуться грузовикам негде, а задний ход дать невозможно – позади остался крутой спуск. Шофер предложил Шаборевичу выгрузить зэков – пусть на руках выносят грузовики обратно, но майор, повинуясь то ли внутреннему инстинкту, то ли усталости, только махнул рукой:

– Дуй вперед. Кривая вывезет.

Проехав еще с несколько километров, они увидели, что лесная дорога выходит на опушку, дальше которой шли непроходимые болота.

– Разворачиваемся? – спросил шофер, но Шаборевич вдруг замер, прищурился и, ткнув пальцем в стекло, закричал:

– Церковь! Церковь, мать ее! Я не я, если это не Невидово!

Теперь Шаборевич стоял лицом к лицу с уголовным авторитетом по кличке Шнырь и думал, что все потраченные на поиск деревни усилия могут пойти коту под хвост, если эти чертовы уголовники встанут на дыбы и откажутся брать Невидово без оружия. Кроме того, его волновала судьба своей единственной и неповторимой головы в случае невыполнения приказа. Конечно, можно было бы дать деревню зэкам на разграбление, то есть полностью развязать им руки – ради чистого насилия и грабежа те могли бы и согласиться, но, увы, в приказе стояло и то, что мирное население не должно пострадать. О чем майор честно и предупредил уголовников еще при первой беседе в Котласском пересыльном лагере, куда те были собраны из самых разных мест заключения. Он уже тогда понял, что дабы управлять этой одержимой насилием массой, необходим какой-то вожак из «своих». Им стал Шнырь – не садист и не мокрушник (хотя были и на его совести несколько жизней), но такой авторитет, перед которым дрожали даже самые отъявленные душегубы. Одного его слова было достаточно, чтобы превратить буйного убийцу-психопата в тихого «козлика», «опущенного» дружной уголовной шоблой. Однако теперь и Шнырь показал зубки, встав на сторону возмущенных отсутствием оружия уголовников.

– Зря ты гонор на мне тренируешь, гражданин начальник, – сказал он тихо и, кажется, с искренней досадой. – Буром прешь. Не в масть. Ну, ухряпаешь ты нас всех тут. Деревне-то твоей от этого фартовей не станет.

– Да, – сказал Шаборевич, слегка прибрав свою злость, – деревне легче не станет. Но я просто наберу новых людей, и все дела.