Ох, охота! - Сергей Алексеев

Проспал около суток, избушка давно выстыла, но он все еще мокрый лежит, будто искупался. А Варька, как медсестра, рядом дежурит, и всё в глаза смотрит, аж что-то страшно стало: уж не ведьма ли в собачьем образе? Достал он запасную одежду, переоделся в сухое, еще кружку холодного отвара выпил и опять уснул. Через двое суток на ноги встал, первым делом пошел к курумнику и всю траву, что была, вырвал до последней былинки, навязал пучков и повесил сушить в избушке. А потом подумал, если вершки так помогают, то, должно быть, корешки еще сильнее будут. Пришел к курумнику с лопатой, перекопал каменистую землю, выбрал невзрачные, деревянистые корни, отварил и всего-то кружку выпил, и сначала почуял хмельное головокружение, а потом силу такую, что хоть сейчас в тайгу беги.

В общем, Коля поправился, отохотился сезон успешно, и когда выбрался домой, то травой этой до весны жену и ребятишек поил, когда те простывали. И всё ждал лета, чтоб слетать на свой участок и поглядеть, как растет это целебное снадобье, да еще бы заготовить побольше, поскольку узнав, как Варька вылечила его, все начали расспрашивать и заказы делать. Пообещал вертолетчикам снопик травы подарить, те и забросили Колю с Варькой в угодья. Пришел он к курумнику, все вокруг обошел, осмотрел: багульник растет, кукушкин лен, угнетенная голубика, черничник, а той травы нет. Ладно, думает, может, она к осени вырастет. Сезон начался, прилетает на участок и сразу туда — ни единой былинки.

— Ищи, Варька! — говорит собаке. А та смотрит на него и лишь скрученным в два кольца, своим рыжим хвостом виляет…

Эту историю Николай рассказал, когда уже Варьки давно на свете не было. Лежала она в могиле на Большом Пороге неподалеку от дома, как человек, под крестом, холмик камнем обложен и вроде клумбы сделано, на которой растет всякая сорная трава. Питерские изыскатели, что работали рядом с порогом, принимали это захоронение за настоящую могилу, поскольку надпись была «Варвара», дата рождения и смерти, и все сожалели, что прожила недолго, ребенок еще — девять лет…

Для рабочей лайки промысловика эти годы — целая жизнь, наполненная самыми разными переживаниями, которых человеку хватило бы на 90 лет. Срок жизни той же собаки в домашних, «квартирных» условиях, при соответствующем питании увеличивается до 15–18 лет. То есть настоящая, трудовая лайка израбатывается, истрачивает свой жизненный ресурс в два раза скорее. И это обстоятельство тоже делает ее похожей на человека: редкий промысловик доживает до глубокой старости…

В лайке сочетается все: детская непосредственность, когда радуется, и суровая, даже жесткая решимость, когда работает по хищному матерому зверю; чуткая осторожность и абсолютное бесстрашие, а еще безмерная любовь к человеку, особенно с ружьем. Эти собаки умеют улыбаться и плакать, как люди, и все это отчетливо выражается на их лицах. Я не ошибся: если животное через определенные гримасы выражает чувства и внутреннее настроение, сказать, что это морда уже нельзя. Воздержание и неприхотливость в пище у лаек иногда потрясает, и становится понятным происхождение пословицы «Как на охоту, так собак кормить». Промысловым лайкам перестают давать пищу за три-четыре дня перед сезоном, на охоту она выходит голодная и в течение суток получает одну тушку белки, рыбину или немного жидкой каши. К концу сезона собака теряет до 30 % веса, становится костлявой и легкой. Но как только заглубеют снега, ее ставят на откорм, обычно варят сохраненные беличьи тушки, ондатру, рыбу — в общем, кормят отходами производства. Кстати, даже оголодавшие собаки не едят, например, тушки норки, колонка и хоря, возможно, из-за мускусной железы, но если хорошо проварить, растолочь, добавить пшенки и сделать супчик, то и это годится.

Постаревшую собаку настоящий промысловик никогда не убьет и не прогонит. А будет кормить до естественной смерти. Мне было года три, когда умирала от старости отцовская рыжая лайка Лютра. Это было поздней осенью, батя с раннего утра ушел с Пиратом, ее сыном, белковать, а уже год как обезноженная, иссохшая и живущая на «пенсии» собака начала умирать. Вся семья сошлась к ее будке, чем-то пытались напоить, давали лакомства, но Лютра как-то старчески улыбалась и уже едва приподнимала голову. Мама и бабушка заплакали, как возле постели умирающего человека, дед строжился на них, матюгался, а самому было дурно. Мы с сестрой залезли в будку, гладили ее худое, костлявое тело и тоже чуть не ревели. Несколько раз у Лютры вроде бы начинались конвульсии и нас прогоняли, однако она скоро вновь поднимала голову, скулила и смотрела на торбинскую дорогу. Все это продолжалось целый день, и лишь вечером, когда отец пришел из тайги по этой самой торбинской дороге, Лютра вдруг оживилась, выползла из будки, полизала руки своему вожаку стаи и тут же скончалась.

Я впервые увидел, как мой батя, большой сильный человек, плачет…

Он вспоминал Лютру всю жизнь, считал, что другой такой собаки больше не будет — может, связывал с ней свою молодость, азарт, удачу, но и в самом деле подобной лайки он больше не нашел и сам умер, как его любимица, изработанный и обезноженный в возрасте 57 лет…

Иногда у нас было до семи собак с молодняком. Отбор был жестким, и после каждой охоты поголовье сокращалось, пока не оставалось две-три толковых. Философия была простой, крестьянской, никто бесполезную собаку кормить не станет. Окончательный отбор был после медвежьей: за трусость безжалостный расстрел на месте. Отец и это объяснял просто — в критической ситуации сбежит и подставит, сдаст зверю с потрохами. В результате всегда оставалась одна собака, но самая лучшая. Он не жалел даже тех, кто неплохо уже начинал работать по белке и соболю. Но безмерно радовался, когда кандидат на собачью доху вдруг проявлял чудеса храбрости, вязкости и без всякой специальной тренировки, а по природе своей начинал умело крутить зверя, и даже если отпускал его, то прибегал с медвежьей шерстью в пасти. Лайка уникальна тем, что универсальна и работает как по малой птице, так и по крупному зверю. Когда охотник уверен в собаке, он ходит по тайге без опаски, что случится какая-нибудь неожиданность. Слушая голос лайки, можно за километр определить, по кому она работает. Но особо ценной собакой считается еще и понятливая, то есть, если ты вышел за белкой, она не станет отвлекаться на зайцев, глухарей и даже лосей, хотя непременно укажет присутствие сопутствующей добычи, мол, я сказала, а ты решай, надо, не надо. Если же еще у нее верховое чутье, когда лайка находит зверька не только по запаху следа, которого может и не быть, если тот идет по кронам деревьев, а слышит характерный шорох и видит любое движение, то такой собаке и вовсе цены нет.

Карело-финская лайка

Вместе с угасанием промысловой охоты падает и качество разводимых местных пород. Когда-то было запрещено в традиционно охотничье-промысловые районы завозить иных, нежели лайка, собак, дабы помесью не портить сложившуюся за многие годы породу. Современная охота ради забавы все больше ориентируется на королевский стандарт: ищущего развлечений человека с ружьем ставят на номер и загоняют на него добычу. Для этого не требуются какие-то особого качества собаки, лишь бы тявкала и ходила по следу, чтоб выгнать зверя или добрать подранка. А то и вовсе можно пса оставить дома, на балконе, поскольку егеря и сами все могут. Из-за этих загонных зверовых охот я испортил русско-европейскую лайку, Роя, которого взял в 1993 году, в тяжелые голодные времена. Задатки у него были прекрасные, в девять месяцев он с другими собаками уже крутил по глубокому снегу секача и, не соразмерив азарт и опыт, угодил под него. Все происходило в густом еловом подлеске, стрелять было опасно из-за мельтешащих собак, и мне показалось, все, пропал щенок. Однако через мгновение он возник из сугроба помятый и потоптанный, но снова бросился на кабана. После этой охоты Рой болел три недели, едва вставал, подволакивал задние лапы, но молодость взяла свое, и уже через месяц он вытропил, и по сути, выгнал на меня лося. Я уж было возгордился, что обрел себе верного и достойного товарища, однако охотиться в одиночку становилось занятием, не соответствующим времени и положению. Голодная пора миновала, охота стала коллективным удовольствием, в обыкновение вошло проводить загоны, и приходилось оставлять собаку дома. А если берешь с собой, то вместе с ней становись загонщиком, на что у самого уже не хватало здоровья, да вроде уже на номере стоять положено. Рой все чаще оставался в квартире, где было кому баловать, и в конце концов из охотника он превратился в веселого друга и всеобщего ласкового любимчика. Теперь ему скоро 14 лет, и о боевой юности напоминает лишь поврежденный кабаном крестец — болят задние ноги…