Призраки Иеронима Босха - Сарториус Топфер

class="p1">– Я к тому и веду, что у вас голова болит, – невозмутимо продолжал Спелле Смитс. – Почему, как вы думаете, у стеклодува голова никогда не болит? Ни разу у меня лекарства не купил, никогда за помощью не обращался, ни стювера на свое здоровье не потратил! А ведь он дует, как явствует из названия его профессии, сильно дует в разные трубки. От такого напряжения непременно должна голова заболеть.

– Никогда об этом не размышлял, – вздохнул магистр Злословия.

– А очень даже напрасно! – заметил Спелле Смитс. – Вот вы попробуйте подуть, только сильно. Попробуйте! Сразу почувствуете, как у вас все напряглось. А что напряглось, то и заболело.

Магистр Злословия так ослаб от огорчения и головной боли, что подчинился и подул.

– Плохо дуете! – с презрением бросил Спелле Смитс. – Голову-то напрягите. А то вы ее расслабили, как моченое яблоко.

Магистр попробовал напрячь голову, побагровел, вскрикнул и упал на большой сундук, стоявший у Спелле Смитса в комнате, где тот разговаривал с пациентами. В сундуке этом у него хранилась одежда и кое-какие целебные травы.

– Так вот, – продолжал Спелле Смитс, – мастер Кобус никогда не страдает головной болью, потому что его разум носит в своей голове Маргрит, его умная жена. Сам же он от этой напасти освобожден.

– Я не могу… жениться… Я монах! – сказал магистр Злословия.

– Ну так заведите ученика, подсвинка какого-нибудь, – посоветовал Спелле. – В подсвинка можно много разума натолкать. И вам не так обременительно, и подсвинку лестно.

Магистр Злословия хотел что-то возразить, но внезапно хрюкнул.

– Голова… болит! – вскрикнул он, собрав последние силы, потому что Разум, возмущенный этой метаморфозой, решительно собрался его покинуть.

– А голову, ваше свинячество, мы вам в два счета излечим, – хихихкнул Спелле Смитс, и живот его разразился громким хохотом-урчанием: если пороки, обитавшие там, что-то и делали дружно, так это глумились.

Спелле Смитс взял тонкую металлическую пластину, похожую на ремень, обвил ею голову магистра Злословия, потуже стянул и поставил заклепку.

– Теперь ваша голова не расколется, – сказал он, удовлетворенно созерцая свою работу. – Хотя, по правде сказать, лучше вам стоило сходить к бондарю. Он бы взял дешевле.

Йерун помогал отцу в мастерской: Тенис ван Акен получил заказ создать украшения для нового баптистерия. Йерун рисовал листья и вьющиеся растения, которые будут изображены внизу большой чаши.

Тут в мастерскую забежал Стаас Смулдерс и закричал:

– А там на площади воз сена стоит!

– Что с того? – спросил Тенис. – Тоже мне, невидаль – воз сена.

– Так не простого же сена, оно сплошное золото, – объяснил Стаас, приплясывая на месте. – Дядюшка, отпустите Йеруна, ведь столько золота за раз на одной телеге – когда такое увидишь? Вам бы золото не помешало!

– Золото никому не помешает, но только честно заработанное, – сказал Тенис. – А целый воз золота посреди площади – дело рискованное.

– Я бы посмотрел, – сказал Йерун и взглянул на отца.

– Ступай, – сказал Тенис. – Через час возвращайся.

– Ой, – спохватился Стаас Смулдерс. – Здравствуйте, дядюшка.

– Идите уж, – махнул рукой Тенис. – Может, я потом тоже выйду посмотреть. Сейчас докончу одну фигуру и соберусь.

Молодые люди убежали, дверь вырвалась из их рук и хлопнула.

Далеко бежать не пришлось – небольшой дом художника, врученный покровительству Святого Антония, стоял на краю рыночной площади. Йерун со Стасом пересекли ее, петляя между торговыми рядами, и очутились недалеко от собора. Вот там, загородив улицу, ведущую к самому собору, и стоял воз сена, а вокруг него теснились горожане, толкали друг друга, вступали в перепалку, таскали друг у друга сено из карманов и рукавов, кашляли и чихали, глаза у них слезились, забитые золотой пылью, и одна женщина горько рыдала, потому что ей порвали юбку, и слезы из ее глаз катились абсолютно золотые. Она собирала их в подол, но поскольку юбка была порвана, то и слезы в подоле не держались и раскатывались по всей мостовой. Так это было обидно!

Одна монашка из доминиканского монастыря лупила другую пыльным мешком, отобранным у дочери крестьянина Гунтельма. Спелле Смитс стоял поблизости, поглаживая живот. Сено торчало из его одежды так обильно, словно Спелле был не человеком, а матрасом.

Йерун посмотрел наверх и увидел Аалт ван дер Вин и Питера Схейве. И хоть стеклянная сфера давно разбилась, они как будто пребывали внутри некоего сосуда, и до них не долетали ни крики, ни вся происходившая внизу суета.

Стаас потянул Йеруна за рукав:

– Куда они подевали мой красивый стеклянный шар?

– Стеклянный шар навсегда с ними, даже если мы его не видим, – ответил Йерун.

Он почувствовал на себе чей-то сверлящий взгляд, обернулся и увидел Кобуса ван Гаальфе.

Йерун поклонился ему издалека. «Наверное, Кобус недоволен тем, что подмастерье в рабочие часы торчит на площади и таращится на какой-то воз сена вместо того, чтобы трудиться в мастерской», – подумал Йерун.

Кобус же высматривал страхолюдов, но сейчас, когда город так и ополчился на золотое сено, уже не мог отличить простого человека от страхолюда, и ему начало казаться, что страхолюдами сделались все.

Вон журавль с длиннющей шеей и вырванными перьями на боку – привязал к ноге пучок соломы и топчется вокруг ящерицы в белом тюрбане… А рядом огромный голубь и вокруг него кишат насекомые, бесконечно выбегающие из большого, красного плода. Время от времени голубь лениво склевывает то одно насекомое, то другое, но их меньше не становится. Выбегая из плода, они огибают воз и возвращаются в плод с другой стороны.

Йерун подошел к возу и вытащил соломинку (Кобус приметил – он сделал это правой рукой!). Покрутил соломинку в пальцах, пожевал, выплюнул.

– Разве можно золотом плеваться? – едва не заплакал Стаас и начал подбирать с мостовой пожеванное Йеруном сено.

– Оставь, – брезгливо сказал Йерун. – Это просто сено, а теперь еще и грязное.

Стаас заморгал, и вдруг на его лице появилось обиженное выражение:

– Просто сено?

– Будь это золото, разве я смог бы его прожевать? – сказал Йерун.

– Батюшка говорит, что человек способен прожевать что угодно, кроме смерти, – ответил Стаас. – Смерть тоже когда-то была человеком, только очень сильным, она приходит и дожевывает все то, что человек не дожевал при жизни, а потом сжевывает и самого человека. Зубы у нее во рту каменные, а когда каменные стачиваются, она жует вторым рядом зубов. Второй ряд зубов у нее железный. Она их точит, поэтому они не ржавеют. Видишь шрам у человека на лице? Вон у того, у солдата? Это смерть его цапнула, но промахнулась. Железным зубом цапнула, не иначе.

Молодой солдат со шрамом на лице смотрел, как красиво