Чужое место - Андрей Величко

И, наконец, пришло письмо от самого Георгия. В нем брат довольно тактично, чего я от него совсем не ожидал, извинялся за то, что пошел на поводу своих чувств и не смог противостоять обаянию Марины. Потом сообщал, что у них все хорошо, но он не может позволить себе быть приживалкой при жене, ибо отлично понимает, кому на самом деле неофициально платится великокняжеское содержание. Поэтому он решил сначала обучиться полетам у герра Отто Лилиенталя, а потом организовать свою летную школу с мастерскими при ней. И, значит, просит со вниманием отнестись к просьбе Лилиенталя о поставке нескольких русских моторов.

Отто в свое время не зря полгода проторчал в Залесье. Он не только научился летать, но и полностью прочувствовал аэродинамику дельтаплана. Настолько, что по возвращении в Германию смог модернизировать мой образец. Причем, что интересно, в сторону упрощения.

Так как моторы тогда производились только у меня, и я их никому не продавал, ибо самому не хватало, Лилиенталь додумался до канонической конструкции дельтаплана. Такого, у которого нет ни двигателя, ни тележки, а пилот висит на ремнях, держась за планку трапеции. Построил несколько штук таких, набрал учеников и летал с холмов около Потсдама.

Потом немцы все же как-то освоили производство двигателей по моей лицензии, и Лилиенталь, которому покровительствовал лично кайзер, получил первые моторы. Но в этом-то и крылась засада.

На моем производстве нормальным получался каждый третий двигатель. То есть в среднем из трех один почти наверняка имел явный брак, а один — скрытый. И если явный обнаруживался сразу, то со скрытым так легко не получалось. Его идентификация была процессом на грани шаманства.

Попробуйте-ка сквозь рев выхлопа движка и звон поршневых колец расслышать еле заметное «вж-вж» слегка перекошенных коренных подшипников! Причем это можно сделать только в самом начале обкатки, а потом вжиканье пропадет. И движок пройдет все сдаточные испытания, вот только ресурс его будет не тридцать часов, как записано в документации, а от силы десять. И, главное, никак нельзя сказать заранее, в какой именно из этих десяти он встанет. Ладно, если бы скрытые неисправности были только в коренных подшипниках… но увы. В моторе, при всей его примитивности, было вполне достаточно мест, где что-то могло работать почти штатно, но все-таки не совсем.

Я смог подготовить двух инженеров-испытателей, которые были способны находить скрытые дефекты, а немцы — пока нет. У них практически отсутствовал явный брак, но скрытого было, пожалуй, уж всяко не меньше, чем у меня, вот только определять его никто не мог. И, значит, у Лилиенталя на три новых дельтаплана — с тележкой, мотором и вертикальным хвостовым оперением — случилось уже четыре аварийных посадки и одна катастрофа, после которой пилот на всю жизнь остался инвалидом.

А теперь Георгий хотел учиться летать, но просил у меня русские двигатели для немецких дельтапланов. И в самом конце письма сообщил, что его жена просит о том же.

Вот ведь зараза, подумал я. Не «Марина», а «моя дорогая жена»! Даже тут не упустил случая поддеть. И почему она ничего не написала своей рукой, доверив пересказ своей просьбы Георгию?

Но сердиться на Марину я просто не мог. Против воли я вдруг ясно представил ее такой, какой она была на одном из последних свиданий, и аж зажмурился. Потом открыл глаза, и тут…

И тут в кабинет зашла Рита. Кажется, она хотела что-то срочно выяснить или сообщить, но, увидев меня, только широко раскрыла глаза и пискнула:

— Алик, что с тобой?

Я попытался было придумать, что бы такое получше соврать, но махнул рукой. Во-первых, врать жене у меня пока получается плохо. А во-вторых — зачем? Все уже прошло, вот только иногда это прошлое о себе напоминает.

Рита прочитала письмо очень внимательно, даже чуть ли не обнюхала его. После чего спросила:

— Его жена — это та самая, единственная, которую ты любил?

— Вообще-то я сейчас тебя люблю.

— Знаю. Но не так, как ее. Наверное, это к счастью, что я тебе не заслоняю весь мир, как когда-то она. Я про нее что-то слышала, что-то разузнала сама, но только сейчас поняла, кто это. Та черноволосая сероглазая девушка, что в самый первый раз помогала Людмиле меня причесывать. Так?

— Да, только у нее глаза не совсем серые, а скорее зеленые. И как ты догадалась?

— Зеленые? Да, возможно. А догадалась я очень просто — это письмо пахнет ее духами. Не знаю, какими именно, но теми самыми, какие она использовала тогда. Похоже, и ты их вспомнил, только не смог этого понять, поэтому на тебя и произвело такое впечатление письмо брата.

А ведь она права, подумал я, именно поэтому мне Марина и померещилась.

— Мне кажется, — заметила супруга, — что ты пока разбираешься в моторах все-таки лучше своих инженеров. И, наверное, именно тебе следует отобрать те несколько штук, которые ты отошлешь Лилиенталю.

Я об этом тоже успел подумать, но, честно говоря, сначала в несколько противоположном ключе. То есть уже начал было прикидывать, что бы такое привнести в движки, чтобы они казались абсолютно исправными, но при эксплуатации быстро вышли из строя, причем резко и в самый неподходящий момент, однако вовремя опомнился. Да мне же сейчас с Георгия надо пылинки сдувать! Потому как случись что с ним, и куда денется Марина? В Россию, больше ей некуда. Что явно не принесет пользы ни ей, ни мне. Так что действительно придется самому все проверять не менее тщательно, чем в свое время перед полетами Николая. Потом мне пришло в голову, что Марина ведь тоже может начать летать, а это значит, что движки придется проверять не как перед полетами брата, а еще дотошней.

— Я тебя ни за что не упрекаю и не испытываю к Марине никакой неприязни, — вздохнула Рита, — но все же ей, как мне кажется, лучше быть счастливой в Германии, нежели несчастной в России. Ведь тут, как только прознают, кто она такая, все твои родственники к ней слетятся, как мухи на… на мед! И во что-нибудь обязательно втянут, а она хорошая девушка и ничего такого не заслужила. Хочешь, я напишу Вилли, чтобы он повнимательнее отнесся к их охране? Тебе, наверное, про это писать не стоит, брат просто не поймет, с чего это ты так озаботился безопасностью Георгия, а мне можно, причем и Марину упомянуть будет к месту.

— Да, дорогая, конечно. И не волнуйся — что было, то прошло, я тебя ни на кого уже не променяю. И как ты себя чувствуешь, беременность нормально проходит?

— Хорошо. Если ты имеешь в виду, будут ли еще истерики вроде той, что случилась после твоего падения с мотоцикла, то постараюсь не допустить. Сама не понимаю, что на меня тогда нашло, ты уж извини. Но Боткину все равно почаще показывайся, а то мало ли.

— Да на здоровье, — сделал широкий жест я, — и к доктору буду регулярно ходить, и ты, если понадобится, можешь устраивать такое хоть каждый день. Переживу, коли тебе так легче. А если по расписанию, так оно будет и вовсе замечательно. Можно прямо в распорядке дня записать — с двадцати трех до двадцати трех пятнадцати плановая истерика ее императорского величества.