Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

– Так что к обеду там будь, когда тень от Раскатной башни площадь пересечет. Много ты мне рассказать должен, ох, много.

С этими словами, она развернулась и, коротко кивнув Найдене, пошла в направлении старопосадничьего двора, стоявшего за высоким забором к югу от кузнечного ряда, скорее для вида, чем от необходимости, помогая себе черным посохом с серебряным навершьем. Впечатление крайней степенности от осанки и одежды вдовы Бушуя несколько смазалось тем, как она лихо перепрыгнула лужу с талой водой. Отдающий беременной лосихой ключник поспешил за ней.

– Вот ты какой, Горм-поединщик, – сказал незнакомый Горму долговязый рыжий недоросль в длинной бурой свите, вдоль ворота и рукавов расшитой письменами и подпоясанной широким кожаным поясом с медной клепкой. – Я Найдену послушал, так думал, ты ростом на полголовы выше…

– А сам ты кто? – не вполне доброжелательно справился Горм.

– Я Щеня, знахарь и Яросветов жрец в учении. Мне Круто сказал, ты ватагу собираешь, думаю, не пойти ли с тобой, раны лечить да круг земной смотреть. Вот, Круто мне грамоту для тебя дал, – рыжий протянул Горму кусок бересты, свернутый в трубку и хитро перевязанный лыком.

Горм принял грамоту, вытащил из сапога сакс, разрезал лыко, и попытался постичь содержимое послания, вслух читая:

– Сещенявыченикизострова… воимеяросветабологотвориша… тьфу! Кто-нибудь мне когда-нибудь объяснит, на каком таком языке говорит Круто, и с какой такой печали?

Рыжий засмеялся:

– Он думает, что на венедском!

– Икыйакикметьсошестопером… Но почему?

– Ну, может, лет полтораста назад действительно так говорили. А сейчас, некоторые боятся, что современный венедский слишком на танский похож стал, – объяснил Щеня. – Вот скажи, как по-тански будет «ларь?»

– Да так и будет? – вступил в разговор Кнур.

– «Якорь?»

– «Аккер!» – ответил кузнец.

– А «мачта?»

– Тоже похоже…

– «Враг?»

– «Варг!» – поддержал Горм. – А «мед,» это, кажется, наоборот из венедского в танский перешло. «Котел» – «кеттиль,» «сельдь» – «сильд.» Хотя, например, таны зовут куницу «морд,» а Кнурище не куниц, а белок «мордками» обзывает. Зато вот «уд» будет «кук,» совсем непохоже…

– Так что же, из-за одного слова два разных языка держать? – усомнился Кнур.

– С удом по-венедски в стихах выходит немного складнее. Например… Краснеет чудо в лучах заката, с огромным удом, в руках лопата, – гордо воспроизвел недавно услышанное Горм. – Так причем тут Круто?

– Круто и еще некоторые, они борются за чистоту исконного венедского языка, а то в нем стало слишком много иностранных слов, и все слова используют только кондовые старовременные. Такие старовременные, что все их уже и позабыли, только в летописях остались, – наконец закончил мысль Щеня.

– Действительно, как бы нам един кондовый уд искони не остался, – озаботился Кнур. – Хотя «уд» такое замечательно удобное – ха! – слово… Стой, тебе, Горм, что за предмет ни дай, ты все удами обложишь! Что ты про ватагу-то говорил?

– Ну, ватагу, это громко сказано. Но нескольких добрых сподвижников на опасное дело я бы взял. Ты же вроде домой собирался?

– Рано мне домой! Какое дело-то?

– Звана Починковна мне дала список. Четырех ее учениц Йормунрек угнал. Их надо из неволи в Альдейгью вернуть. Так что я сейчас в Йеллинг ненадолго, оттуда в Роскильду, и на поиск.

– Так с этого тебе начинать надо было, а ты все про топор да про молот для тролля!

– Топор тоже дело важное. В сагах, конечно, никто не рассказывает, как кто-нибудь днями удар ставит, или бросок отрабатывает, но ведь как же без этого? А почему тебе вдруг домой рано? – спросил Горм.

Кнур поморщился:

– Потом расскажу.

– Ну что ж, Кнур да, – Горм с суровым прищуром посмотрел на рыжего знахаря, – Щеня, будь по-вашему, пойдем вместе Званиных учениц искать. Кривой вроде тоже за мной увязался, не знаю уж почему. Нам бы еще разведчика с понятием о лесе… Найдена?

– Горм, нам поговорить надо! – выпалила Найдена, теребя рукой серебряную пряжку в виде змея у горла вотолы.

– И это тоже, – Горм нахмурился. – Пойдем к Святогорову двору, там на скамеечку сядем. Кнур, я скоро вернусь. Познакомь пока Щеню с Кривым, может, он еще передумает с нами круг земной под сапогами катать…

Молодой тан свернул грамоту, толкнул ее в мешок со всякой всячиной, висевший на гвозде у входа в кузню, и пошел за ряды, в направлении двухъярусного терема с белокаменным низом и резным деревянным верхом, где жил кузнечный староста, и куда нагло и непостижимо напросился на постой Кнур. «Скамеечка» была хитро свита из железных полос и прутьев, выкованных наподобие стеблей и цветов. Во время набега, Йормунрековы ватажники попытались ее утащить, проволокли саженей десять, и бросили непомерную тяжесть.

– Садись, Найдена. Кстати, откуда у тебя эта пряжка?

– В корзинке со мной лежала, когда Барсук меня нашел.

– Дай-ка гляну… Все точно, как я и подозревал. – сын не в меру любвеобильного ярла треснул себя по лбу: «Что ж у нас за порода такая – чем пердолим, тем и думаем?» – Кстати, Гуннбьорн, не в обиду, нам с девой один на один поговорить надо…

Небольшого роста танский кузнец стоял у края железной скамьи, держа в обеих руках вязаную шерстяную шапку, отороченную то ли крысой повышенной лохматости, то ли очень сильно пострадавшим прижизненно и посмертно хорьком. Во взгляде его широко расставленных светло-голубых глаз читалось раздумье щенка ездовой собаки, собирающегося жалобным скулежом выпросить у вожака упряжки кусочек хорошо обслюнявленной тюленьей шкуры с салом: что он получит, когда заскулит – сальца или зубами за шкирку?

– О Гунберне разговор и пойдет, – Найдена перестала теребить пряжку, но взамен принялась крутить вокруг указательного пальца правой руки косу. – Люб он мне, а я ему. Тебе я вроде тоже люба, да ты меня от неволи спас, как же мне быть?

«Что она нашла в этом заморыше из Хроарскильде,» – подумал Горм. – «Хоть мозги у него вроде есть… Может еще чем одарен? Как там по этому случаю отец говорил… Молодец думает, дорвавшись до девы, какой он у нее, а дева в тот же черед – какой он у него? Кнур, может, и прав – любой предмет я на уды переведу, весь в отца… Нет, далеко еще мне до него. Круче, чем Хёрдакнут, разве что Эгиль Сын Лысого сможет обложить. Стой, тут-то надо, чтоб все было не как в Эгилевой лаусависе[66]или, того хуже, в ниде[67], а как в саге, ну а если не как в саге, то по крайней мере как в новоделанном слезливом флокке[68], с надрывом, без даже намека на скотоложество, и чтоб ни мышиного уда в виду! Краснеет чудо в лучах заката, а вместо уда торчит лопата…» Задержав дыхание, чтобы подавить совершенно неуместный и глупый ржак, что, как он надеялся, было воспринято Найденой и Гуннбьорном как мгновение значительного и сурового молчания, старший (и то, увы, не совсем наверняка) Хёрдакнутссон протянул к Найдене руку и провозгласил по-венедски (на танском вящая напыщенность далась бы труднее после воспоминания об Эгиле):