Сын Грома, или Тени Голгофы - Андрей Зверинцев

Получив от раввина очищение, Варавва с облегчением вздохнул и с нетерпением стал дожидаться полнолуния, чтобы убедиться в своей чистоте. Ведь раввин обещал ему, что разбойник будет чист, как белый лотос. И, естественно, Варавва каждую ночь поднимался на крышу и смотрел, как ночь за ночью наливается тоненький серп, превращаясь в полноценный серебряный диск. В мучительном напряжении он ждал полнолуния. И представьте, что почувствовал наш измученный видением распятия герой, когда снова увидел все три столба, средний из которых пустовал. Ему стало плохо. Он не сошел, а буквально скатился с крыши, упал в пыль лицом и заплакал, в ожесточении колотя по земле руками и ногами. Потом, чуть успокоившись, он попробовал молиться. Он плакал, грыз землю и, кое-как подбирая слова молитвы, молился. Он проклинал себя и просил своего еврейского Бога Ягве избавить его от страшных ночных видений, молил Бога ослепить его. И никто не сказал ему: «Остынь, Варавва, и не горячись. Есть иные пути избавления». Суров Бог израильский. Он не стал долго раздумывать. Видно, накопилось у него много всего в Его Большом досье на этого заносчивого, неучтивого Варавву.

Все случилось просто и буднично. Не гремел гром, и не сверкали молнии. Измученный неумелыми молитвами Варавва так и уснул у лестницы. А утром проснулся и ничего не увидел. Он видел сплошную ночь. Он ослеп. Он этого хотел, и он это получил. Теперь, как ему кажется, он знал, что делать. Благодаря Богу он больше не увидит свое распятие. И это успокоит его мятущуюся душу. А успокоившись, он пойдет к тем, кто проповедует учение Распятого. Благо слепым они его не узнают. Он будет странствовать со слепыми, которых раньше видел во множестве, ходить по Галилее, по другим землям Палестины и всюду проповедовать учение Распятого. И вымаливать себе прощение за грехи молодости, уж коль скоро так перевернулась его жизнь. Вот бы еще найти своего сына, которого он забросил лет десять тому назад, и взять его в качестве поводыря. Но для этого надо сначала найти свою оставленную жену Мару. Варавва знал, что богобоязненная женщина примет его и слепого и отправит с ним их сына, которому уже больше двенадцати лет.

И он отправился на поиски Мары.

Пугливая и вечно сонная Мариамь, дочь Иосии, встретила неприкаянного мужа своего Варавву низким поклоном и приложением рук ко лбу, как наложницы встречали царя Соломона, случайно заглянувшего в свой гарем. Мариамь разула беспутного мужа, омыла его мозолистые, как у козла, ноги, натерла их пахучими мазями и только тогда взглянула на лицо своего властителя и всплеснула руками: Варавва был слеп. Он смотрел на нее своими бельмами и молчал.

– В комнате темно, – сказал наконец Варавва, хотя комната была полна дневного света. – Зажги масло в светильнике.

Мариамь закивала и быстро зажгла убогий, свисавший с потолка, утлый светильник, который, как и следовало ожидать, не прибавил в комнате света. Она хотела было спросить, что с глазами, куда делись жгущие, как огонь, глаза удалого красавца Вараввы, но вовремя опомнилась. Давным-давно, в канун их свадьбы, Варавва поучал будущую жену, чтобы она – упаси Бог! – никогда не задавала ему вопросов. Ибо вопросы со стороны женщины Варавва всегда считал величайшим оскорблением для мужчины. Он знал, что иудейский Бог, которого он почитал, но которому забывал молиться, на его стороне. Бог велит держать женщину в строгости и в молчании, и предписано ей это для ее же блага.

Уловив запах теплого горящего масла, Варавва довольно кивнул.

– Елиуд с тобой? – спросил он о сыне.

– Елиуд учится ремеслу, – сказала женщина, начиная пугаться, что Варавва уведет подросшего уже мальчика в свою разбойничью шайку. Дружки Вараввины уже приходили смотреть мальчишку, но по возрасту оставили пока при матери. – Мальчик помогает мастеру Амосу делать бочки для вина.

– Елиуд пойдет со мной, – поднял на жену свои страшные белесые глаза Варавва.

– В разбойники? – ахнула жена. – Нет! Не дам! Лучше убей меня, но не трогай Елиуда. Он такой добрый…

– Глупая женщина. Слепому нужен поводырь. Он поможет мне найти дорогу к Богу. К Распятому…

«Господи, – подумала женщина. – Дорогу к Богу! Нет, это не ее Варавва. Не кричит, не спорит. Ни разу, как вошел, не ударил ее… Но о какой дороге к Богу он говорит? Дорогу к Иерусалимскому Храму слепому покажет каждый прохожий… Я сама могу его туда отвести. Зачем ему для этого Елиуд? А кто такой этот Распятый?»

– Ты знаешь, Мара, я не люблю много говорить. Особенно с женщинами. Но тебе, матери Елиуда, скажу. Я ищу другого Бога. Не нашего Ягве, а того, которого называют Распятым или Назарянином. Я хочу молиться этому Богу. Я слышал, он обещал раскаявшимся прощение. Хочу покаяться за молодость свою. Хочу креститься Святым Духом, как крестятся Его ученики. Я ведь говорил с ним, с этим Назарянином, еще до распятия. Мы сидели в одной темнице. Он совсем как я! Он говорил: покайся, Варавва. А я смеялся над ним… Но, знаю, Он меня примет, если покаюсь…

– Я ничего такого не знаю и не понимаю, – в ужасе приложила ладони к щекам Мариамь, дочь Иосии. – Ты говоришь что-то страшное. Как ты мог сидеть в тюрьме вместе с Богом? Разве Боги сидят в тюрьме? Я думаю, что ты сошел с ума, мой бедный Варавва… И потом, к какому Богу ты поведешь Елиуда, если Ягве един? Мне страшно за своего сына. Нельзя ему отпадать от нашего Бога. Уж лучше возьми его в разбойники, чем разлучать его с иудейским Богом.

– Много говорить – утомительно для тела, как учил Соломон, – устало сказал Варавва. – С Елиудом дело решенное. Я и так лишнего тебе сказал, моя Мара…

Им вдруг овладело страстное желание причинить боль этой что-то жалко лепечущей женщине. Он протянул руку, ища ее тело.

– Ну ладно, ладно… Иди скорее ко мне и покажи, как ты любишь своего Варавву.

Мариамь в страхе покорно приблизилась к слепому. Ее охватил ужас. Но она была бессильна противиться этому человеку. Ибо перед ней сидел страшный слепой бес, из тех приспешников сатаны, о которых рассказывали ей в детстве в доме отца. Бес схватил ее за руку и с силой швырнул на циновку.

Мариамь, заливаясь слезами, задрала рубаху. И прошептала покорно:

– Возьми, что задумал, и насладись…

Утром Варавва ушел вместе с Елиудом.

Понтий Пилат –

Люцию Аннею Сенеке радоваться.

Пишу тебе, любезный Сенека, в глубочайшем расстройстве. В беде ученик твой Понтий Пилат, прокуратор злосчастной Иудеи. Надеюсь, Сенека, ты позволишь называть мне себя твоим учеником. В счастливые дни наших римских общений твои судебные речи и философские рассуждения поразили меня своей глубиной и блеском. За годы нашей разлуки сюда, в Кесарию, доходили списки с твоими мудрыми и рискованными мыслями о милосердии правителя, о том, что не клинок внушает к нему почтение, а справедливость… Я много думал над этим… Помню, ты говорил: «Жизнь – как пьеса: не важно, длинна ли она, важно – хорошо ли она сыграна». И я соглашался с тобой, не очень вникая в то, что это за пьеса, для кого она написана и кто ее автор?