Измеряя мир - Даниэль Кельман

Это, сказал Гомес, не ответ.

Ему надо сейчас заняться кактусами, препарировать их. Бонплан повернулся к нему спиной и быстро вскарабкался на ближайший холм.

А Гумбольдт тем временем спустился в серебряные рудники Такско. Несколько дней он наблюдал за добычей серебра, проверял крепления в штольнях, простукивал породу, беседовал с добытчиками. В дыхательной маске и с рудничной лампой на лбу он действительно казался дьяволом. Везде, где бы он ни появлялся, рабочие падали на колени и взывали к Богу о помощи. Неоднократно начальникам участков приходилось спасать его от града камней.

Но больше всего Гумбольдта поражала ловкость и находчивость работавших под землей людей по части воровства. Никто из них не смел подойти к подъемной клети, прежде чем их не обыщут самым тщательным образом. Тем не менее они все-таки изыскивали способы вынести куски руды. Гумбольдт спросил, нельзя ли ему в научных целях поучаствовать в досмотре. Он находил куски спекшейся руды в волосах, под мышками, за щеками и даже в заднем проходе. Подобная работа ему не по душе, сказал он владельцу рудника, некоему Дону Фернандо Гарсия Утилла, мечтательно наблюдавшему, как он ощупывает пупок у маленького мальчишки; однако наука и благотворительность в пользу государства требуют этого. Регулярная эксплуатация недр Земли, скрывающих в своей глубине несметные богатства, будет немыслима, если не противодействовать интересам отдельных горняков. Он повторил фразу, чтобы Гомес сумел ее записать. Кроме того, необходимо рационально обновлять подземные сооружения. Слишком много несчастных случаев на рудниках.

Дон Фернандо заявил, что людей предостаточно, и если кто и умрет, всегда найдется кем заменить.

Гумбольдт спросил его, читал ли он Канта.

Немного, ответил Дон Фернандо. Но у него есть возражения, Лейбниц ему больше по душе. У него самого немецкие корни, поэтому он знаком со всеми этими прекраснодушными фантазиями.

В день их отъезда на небе рядом с солнцем маячили два привязанных воздушных шара, круглые и сверкающие от яркого света.

Теперь это модно, сказал Гомес, каждый знатный и мужественный человек хочет хоть разок полетать.

Несколько лет назад он видел первый такой шар, летевший над Германией, сказал Гумбольдт. Счастлив был тот, кто там летел. Конечно, теперь это уже не чудо, но и не стало еще чем-то земным. Как и открытие новой планеты.

Под Гуернавакой с ними заговорил молодой североамериканец. Человека с рафинированно закрученными усиками звали Уилсон, и он писал для Philadelphia Chronicle.

Ну, это уже слишком, сказал Гумбольдт.

Конечно, Соединенные Штаты находятся в тени великого соседа, сказал Уилсон. Но и у их молодой государственности тоже есть общественность, которая с возрастающим интересом следит за деяниями генерала Гумбольдта.

Горного асессора, быстро сказал Гумбольдт, чтобы успеть опередить Бонплана. Не генерала!

Перед въездом в столицу Гумбольдт облачился в парадный мундир. Представители вице-короля встречали их, стоя на возвышенности. Гостям вручили символические ключи от города. Со времен Парижа они не были ни в одной метрополии такого масштаба. В городе имелись университет, публичная библиотека, ботанический сад, Академия искусств и Горная академия, организованная по прусскому образцу и возглавляемая бывшим сокурсником Гумбольдта по фрейбергской Академии Андресом дель Рио. Он если и обрадовался встрече, то не больше, чем того требовало приличие. Положил Гумбольдту ладони на плечи и держал его от себя на расстоянии вытянутых рук, разглядывая гостя прищуренными глазами.

Так, значит, это все-таки есть правда? сказал он на ломаном немецком. Несмотря на вся болтовня.

Какая болтовня? Со встречи с Бромбахером Гумбольдт ни разу не прибегал к родному языку. Он заговорил вдруг на деревянном немецком, крайне неуверенно, временами даже подыскивая нужные слова.

Слухи, сказал Андрее. Например, что вы есть шпион Соединенных Штатов. Или испанцев.

Гумбольдт рассмеялся.

Испанский шпион в испанской колонии?

Ну да, сказал Андрее. Долго это колонией не останется. Они там это знают, и здесь тоже уже хорошо понимают.

Рядом с главной площадью велись раскопки, искали остатки языческого храма, разрушенного кортесами. В тени руин стояли зевающие рабочие, резкий запах маисовых лепешек пропитал воздух. На земле лежали черепа с драгоценными камнями вместо глаз. Десятки ножей из вулканического стекла, с большим искусством выполненная резьба по камню, изображающая сцену массового убиения людей, маленькие глиняные фигурки со вспоротой грудкой клеткой. Тут был и каменный алтарь, сложенный из грубых изваяний мертвых голов. Запах маисовых лепешек раздражал Гумбольдта, ему было не по себе. Он оглянулся и увидел Уилсона и Гомеса с блокнотами наготове.

Он попросил их оставить его одного, ему надо сосредоточиться.

Вот как работает великий исследователь, сказал Уилсон.

Ему надо остаться одному, чтобы сосредоточиться, вторил ему Гомес. Мир должен узнать об этом!

Гумбольдт стоял перед огромным каменным колесом. Бесконечный хаос из сплетения ящериц, змеиных голов и разломанных на геометрически различимые осколки человеческих фигур. В самом центре — лицо с высунутым языком и глазами без век. Он долго вглядывался в него. Постепенно хаос приобрел какой-то порядок; Гумбольдт начал понимать аналогии и соответствия, картины дополняли друг друга, повторяясь в символах с искусной закономерностью закодированных чисел. Перед ним был календарь. Он попытался срисовать его, но у него ничего не вышло, и это было как-то связано с лицом в центре колеса. Он спрашивал себя, где он встречался с этим взглядом. Ему вспомнился ягуар, потом мальчишка в глиняной хижине. Он с беспокойством посмотрел на свой блокнот. Тут нужен профессиональный рисовальщик. Он уставился на это лицо, и то ли дело было в жаре, то ли в запахе маисовых лепешек, но только Гумбольдт отвернулся.

Двадцать тысяч, весело сказал рабочий. Для освящения храма в жертву принесли двадцать тысяч человек. Одного за другим: вырывали из груди сердце и отрубали голову. Очередь из дожидающихся тянулась до самых окраин города.

Мил человек, произнес Гумбольдт, не городите чепухи!

Рабочий посмотрел на него обиженно.

Двадцать тысяч в одном месте и в один день — этого даже нельзя себе представить. Да и жертвы не потерпят. И зрители не смогут вынести. Более того: мировой порядок не потерпит такого! Если бы такое действительно происходило, наступил бы конец универсума.

Универсуму на это плевать, сказал рабочий.

Вечером Гумбольдт обедал у вице-короля. Андрее дель Рио тоже был тут, и многие члены правительства, директор музея, несколько офицеров, и маленький молчаливый господин с темным цветом кожи, и необычайно элегантно одетый граф де Монтесума, праправнук последнего верховного правителя ацтеков, гранд испанского королевства. Он жил в замке в Кастилии и прибыл на несколько месяцев в колонию по своим делам. Его супруга, высокая красавица, с нескрываемым интересом разглядывала Гумбольдта.