Возвращение танцмейстера - Хеннинг Манкелль

Джузеппе же почти не спал. В четыре он был уже на ногах, и перед тем, как они встретились в вестибюле, он успел съездить на место преступления.

По-прежнему никаких результатов. Ничего. Никаких следов убийца Авраама Андерссона, а возможно, и Герберта Молина не оставил.

Уходя, Джузеппе хлопнул себя по лбу, подошел к девушке за стойкой и спросил, не прибрала ли она накануне вечером квитанцию за ужин – ему надо было подколоть ее к отчету о командировке. Он вспомнил о ней уже в постели. Но она квитанцию не видела.

– Разве я не оставил ее на столе?

– Ты смял ее и бросил в пепельницу, – сказал Стефан.

Джузеппе смущенно улыбнулся и пожал плечами. Они решили пройтись пешком до дома Эльзы Берггрен. Утро было совершенно безветренным, в еще ночном небе сияли звезды. Они подошли к мосту. Джузеппе показал на белое здание суда:

– Тут слушалось громкое дело несколько лет назад. С расистским душком. Нападение на улице. Два парня заявили, что они неонацисты. Не помню точно название их организации – по-моему, «Швеция для шведов». Наверное, ее уже нет в природе.

– Они теперь называю себя БАД, – неуверенно сказал Стефан.

– И что это значит?

– «Белое арийское движение».

Джузеппе покачал головой:

– Жуткие дела, – опять сказал он. – Думали, что нацизм похоронен раз и навсегда. А он, как видишь, жив. Даже если это всего-навсего бритоголовые сопляки.

Они перешли мост.

– Когда я был мальчишкой, здесь ходили поезда, – сказал Джузеппе. – Внутренняя линия. Из Эстерсунда через Свег в Орсу. Там надо было делать пересадку. Или это было в Муре? Я ездил с теткой – еще совсем малышом. Теперь поезда ходят только летом. Тот итальянский певец, который произвел на мою мать такое неизгладимое впечатление, тоже приехал поездом. Тогда здесь не было ни аэродрома, ни лимузинов. Она встречала его на вокзале среди других поклонников. У нее даже есть фото. Очень нерезкое – фотоаппарат был какой-то доисторический. Но она хранит снимок, как драгоценность. Должно быть, она была без ума от него.

Они подошли к дому Эльзы.

– Ты предупредил? – спросил Стефан.

– Нет. Решил, что лучше застать ее врасплох.

Они прошли через сад. Она открыла тут же, как будто ждала их.

– Джузеппе Ларссон. Следователь из Эстерсунда. А со Стефаном вы уже знакомы. У нас есть несколько вопросов по ходу следствия об убийстве Герберта Молина. Вы ведь были с ним знакомы?

«У нас есть вопросы», – подумал Стефан. Что касается меня, я не собираюсь ставить никаких вопросов.

Они вошли в прихожую, и Стефан посмотрел на Джузеппе. Тот подмигнул.

– Наверное, что-то очень важное, если вы явились спозаранку?

– Совершенно верно, – сказал Джузеппе. – Давайте присядем. Разговор может затянуться.

Джузеппе говорил неожиданно сухо и лаконично. Стефан попытался представить, как бы он сам себя вел на его месте, если бы задавал вопросы.

Они прошли в гостиную. Кофе Эльза Берггрен им не предложила.

Джузеппе взял быка за рога.

– В одном из шкафов у вас висит нацистский мундир, – сказал он.

Эльза Берггрен замерла. Потом холодно посмотрела на Стефана. Он понял, что она подозревает именно его, хотя и не может понять, каким образом он проник в ее спальню.

– Не знаю, запрещено ли хранить эсэсовскую форму, – сказал Джузеппе. – Может быть, запрет касается только публичных выступлений в таком мундире. Вы не могли бы его принести?

– Откуда вам известно про мундир?

– Я пока воздержусь от ответа на этот вопрос. Но ставлю вас в известность, что это имеет непосредственное отношение к расследованию двух убийств.

Она поглядела на него с удивлением. Стефану показалось, что удивление было искренним. Она ничего не знала про убийство близ Глёте. Это было странно. Прошло двое суток, а она ничего не знает. Не смотрит телевизор, подумал он. Не слушает радио. Такие тоже есть, хотя и немного.

– Кто еще убит, кроме Герберта?

– Авраам Андерссон. Имя что-нибудь говорит?

Она кивнула:

– Он жил недалеко от Герберта. А что произошло?

– Пока скажу только, что он убит.

Она поднялась и вышла.

– Иногда лучше начинать с главного, – тихо сказал Джузеппе. – Стало быть, про Андерссона она ничего не знала.

– В новостях ведь объявили, и давно?

– Вряд ли она лжет.

Она вернулась с мундиром и фуражкой и положила их на диван. Джузеппе наклонился, чтобы рассмотреть как следует:

– Кому все это принадлежит?

– Мне.

– Но не вы же его носили?

– Не думаю, что я обязана отвечать на этот вопрос – настолько он идиотский.

– Сейчас не обязаны. Но мы можем вызвать вас в Эстерсунд на настоящий допрос. Решайте сами.

Она подумала, прежде чем ответить:

– Это мундир моего отца. Его звали Карл-Эрик Берггрен. Он умер много лет назад.

– Он воевал во Второй мировой войне на стороне Гитлера?

– Он воевал в шведском добровольческом корпусе. Получил две медали за храбрость. Если хотите, могу показать.

Джузеппе покачал головой:

– В этом нет необходимости. Я исхожу из того, что вам известно, что Герберт Молин в юности тоже был нацистом и пошел на войну добровольцем в составе войск СС?

Она выпрямилась на стуле, но не спросила, откуда им это известно.

– Почему в юности? Герберт до самой смерти оставался таким же убежденным нацистом. Он сражался рядом с моим отцом. Хотя отец был намного старше, они дружили всю жизнь.

– А вы?

– И на этот вопрос я имею право не отвечать. Политические взгляды – личное дело каждого.

– Если политические взгляды не предполагают принадлежность к какому-либо сообществу, занимающемуся преступной деятельностью, а именно – разжиганием национальной розни. А если это так, вопрос правомерен.

– Я не принадлежу ни к какому сообществу, – раздраженно ответила она. – Какое сообщество? Бритоголовая шпана, которая носится по улицам и позорит гитлеровское приветствие?

– Хорошо, поставим вопрос по-другому. Придерживаетесь ли вы таких же политических взглядов, что и Герберт Молин?

Она ответила без тени сомнения:

– Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме[6].