Герой иного времени - Анатолий Брусникин

На это чернобородый Эмархан, поклонившись и испросив позволения у «сардара», ответил, что, во-первых, аул совершенно неприступен и отсиживаться в нем канлийцы могут хоть до скончания века, а, во-вторых, угрожать им нельзя — они лишь оскорбятся и пришлют нам отрезанную голову «сардар-бике». Последнего слова я не знал, но поняв, о ком речь, побледнел и умолк.

В итоге было решено отправить в Канлырой гонца — спросить о выкупе. Эмархан предложил своего нукера Резу, в котором был уверен как в самом себе. Ручался за него и Честноков.

Вызвали нукера. Я узнал в нем женоподобного толстяка, что шикал на меня в гостиничном коридоре. По-русски Реза понимал, но, кажется, не говорил. Он не произнес ни единого слова, только всё поглядывал желтыми глазками на своего господина и кланялся. Генерал посулил посланцу награду и приказал не жалеть коня.

Всё это было крайне тревожно, но по крайней мере появилась надежда.

Вернулся Реза скоро, спустя всего четыре дня, но они мне воистину показались вечностью. Тем более что Александр Фаддеевич больше не рыдал у меня на груди и вообще словно бы утратил ко мне интерес. Его как отца можно было понять — надежды на спасение дочери теперь связывались у него с Иваном Ивановичем. Однако я свое отстранение от забот по спасенью Дарьи Александровны переносил болезненно.

Не тотчас же, а лишь благодаря Мишелю узнал я об условиях выкупа. Они были ужасны. Рауфбек Канлыройский, видно, откуда-то прознал, что за добыча попала ему в руки, и требовал, во-первых, возместить вес пленницы золотой монетой; во-вторых, отпустить всех аманатов (то есть сыновей горских князей, взятых нашими властями в залог верности); в-третьих, срыть укрепления, построенные нами в последние десять лет.

Требования эти были фантастичны и совершенно невыполнимы.

По поводу первого условия дома у Фигнера состоялся совет, в иных обстоятельствах, вероятно, показавшийся бы комичным. Предстояло вычислить, сколько весит Дарья Александровна. В качестве экспертов были призваны все, кто, так сказать, имел хоть какой-то доступ к ее телу: выпущенная из-под ареста горничная; кучер, переносивший барышню на руках из коляски через лужи; пользовавший ее доктор; две банщицы из ванн — и, наконец, я, что выглядело довольно двусмысленно, но всем было не до того. Впрочем, я принес свою пользу, потому что неоднократно (замечу, с сердцебиением и пересыханием во рту) помогал Даше спускаться с седла. Руководил всеми нами сам генерал.

Сначала мы установили рост бедняжки (это было просто — мне до середины уха, то есть два аршина и четыре вершка); потом, после долгих споров, — примерный ее вес (три пуда или сто двадцать фунтов). Перевели в число монет из расчета 64 полуимпериала на фунт — вышло 7680 монет или 38 400 рублей золотом. Генерал схватился за голову — таких денег у него не было, разве что если просить в долг у евреев или армян под большие проценты.

Это бы еще ладно. Чтоб выпустить заложников, требовалось соизволение государя, а на получение ответа из столицы уйдет по меньшей мере месяц, в продолжение которого Даше придется томиться в плену у дикарей.

И если на милостивое решение этого вопроса еще можно было надеяться, то уж о снесении укреплений Фигнер, конечно, не посмел бы и просить. Это означало перечеркнуть усилия последнего десятилетия — отдать все завоевания, доставшиеся огромной кровью и миллионными затратами.

Мы впали в отчаяние, но Эмархан внес некоторое успокоение, сказав, что с людьми вроде Рауф-бека, в отличие от фанатиков-мюридов, договориться всегда можно: для разбойника главное — деньги. Значит, он променяет третье условие (а может, и второе) на увеличение суммы выкупа. Эмархан утешил отца еще и тем, что с «сардар-бике» в плену будут обращаться хорошо, — ради этого князь уже дал Рауф-беку из своих средств задаток в пять тысяч рублей. Вернуть эти деньги он попросит лишь в случае, если его посредничество завершится успехом — то есть, после того, как он доставит в Серноводск освобожденную пленницу.

Благородный поступок горского князя вызвал в обществе восхищение, и он вдруг сделался заметной фигурой. Скептики говорили, что Эмархан в любом случае не прогадает — и деньги свои вернет, и Фигнера, будущего главнокомандующего, сделает своим нравственным должником.

Я почти ненавидел дашиного радетеля — более всего за то, что спасет ее он, а не я.

Бездействие и в особенности перспектива месячного ожидания сводили меня с ума. Я воображал ужасные картины лишений и глумлений, которым, возможно, подвергается моя возлюбленная в эту самую минуту, — и чувствовал, что не усижу в городе.

В конце концов мне пришло на ум обратиться к Никитину. Ломая руки, с дрожанием в голосе, пересказал я ему свои мучительные думы.

— Что делать? Скажите, что делать? — воскликнул я в финале своей слезницы. — Вы человек бывалый, что вы об этом думаете?

Ответ был прост:

— Тут и думать нечего. Нужно нам отправиться в Канлырой и освободить Дарью Александровну. Без войск, без пушек — самим. Девушка она впечатлительная, тонкого воспитания. Каждый лишний день неволи среди разбойников, верно, стоит ей года жизни.

— Да как же мы это сделаем?

— Я давно жду, что вы заведете об этом разговор. Кое-какие соображения имеются.

Олег Львович рассказал, что его кунак подтверждает сведения Эмархана: мадемуазель Фигнер действительно захвачена Рауф-беком. Галбаций хорошо знает те места — лет пятнадцать назад он сам несколько времени скрывался у канлыройцев и даже может объясняться на их языке. Правда то, что аул неприступен. Он со всех сторон окружен отвесными скалами, единственный проход крепко охраняется. В прошлые годы в Канлырой, преследуя кровников, пытались прорваться и адыги, и чеченцы, и даже лихие аварцы, притом значительными силами, но мало кто вернулся живым.

— Какие ж тут могут быть «соображения»? — уныло спросил я. — Что мы вдвоем сможем сделать, если и значительные силы настоящих джигитов ничего не достигли?

— Во-первых, у нас иная цель. Нам не нужно захватывать укрепленный аул — лишь освободить пленницу. Во-вторых, нас будет не двое, а трое. Представьте себе, мой Галбаций за что-то привязался к Дарье Александровне. Он сам вызвался помогать, коли мы возьмемся за это дело.

Разговор происходил на квартире у Иноземцова в присутствии капитана и доктора.

— Не трое вас будет, а пятеро! — вскричал Прохор Антонович и воинственно потряс кулаком. — Не правда ль, Платон Платонович?

Иноземцов молча кивнул и выпустил струйку синеватого дыма.

У меня от растроганности защипало глаза. Вот что такое настоящая дружба! Притом ведь им обоим друг не я, они делают это ради Олега Львовича!

Никитин, однако, совсем не расчувствовался. Брать с собой ни доктора, ни капитана он не хотел. Кюхенхельферу было сказано, что он плохо сидит в седле, через два часа езды натрет себе седалище и окажется всем в обузу. А моряку Олег Львович заявил:

— В горах от вас проку будет не больше, чем от меня в парусном бою. Признайтесь, я ведь вам на мостике только мешал бы?