Мишн-Флэтс - Уильям Лэндей

– Что именно припасено? Данцигер говорил что-нибудь точнее?

– Больше ничего не знаю.

Мы все устало замолчали.

– Рей, – обронил Гиттенс, – а если Брекстон тебя опять найдет?

– Да плевал я на него. Пусть является. Хоть один, хоть со всей своей командой!

– Это несерьезно, Рей. Ты же понимаешь, что они с тобой сделают.

– Плевать! Я ни в чем не виновный. К тому же у меня букашка.

Мы все трое удивленно уставились на него. Что за букашка?

Ратлефф сделал жест, словно он вводит иглу в вену. Мы враз сообразили – СПИД.

– Да, у меня букашка. Поэтому некогда мне в тюрьме рассиживаться. И Брекстона бояться – жалко времени. Пусть приходит. Смерть смерти не боится.

Если существует рай для полицейских, он должен выглядеть как кафе «Коннотон».

Рай скромный, не высшей категории, но полицейским, возможно, другой и не положен.

Продолговатый вместительный зал, красивые дубовые панели. За бесконечно длинной стойкой несколько барменов в белых накрахмаленных сорочках с закатанными рукавами. Сорочку дополняет солидный черный галстук с массивной заколкой.

На стене огромный американский флаг.

А рядом еще больший флаг – ирландский триколор.

У стойки сесть нельзя – стульев нет, только металлическая штанга, на которую можно ногу поставить.

Когда мы втроем – Гиттенс, Келли и я – вернулись из Лоуэлла и примерно в половине восьмого зашли в «полицейский рай», он был полон – вдоль стойки стояло много-много мужчин. Стояли как пеликаны – задравши одну ногу.

Мы взяли по запотевшей бутылке «Роллин рока» и сели за столик в глубине зала.

– Сюда, считай, одни полицейские ходят, – сказал Гиттенс. И действительно, публика состояла почти на сто процентов из копов. Одни были в голубой униформе, другие в штатском, но в таких одинаковых ветровках и брюках, так что в их принадлежности к полиции можно было не сомневаться. Были тут полицейские пузатые и тощие, высокие и коротышки, с короткими усами, с пышными усами, с потрясающе огромными усами и совсем без усов. Одни имели вид громил – пакеты мышц. Другие были явно не слабаки, но выглядели изящней – и курсировали к бару и обратно выработанной походкой в стиле Джона Уэйна.

Не просидели мы и пары минут, как к нам стали подтягиваться знакомые Гиттенса. То один, то другой подходил пожать ему руку и перекинуться парой слов.

Многие и с Келли были знакомы, а кто его лично не знал, тот про него хотя бы слышал. Они были рады встретить живую полицейскую легенду. Кое-кто присаживался за наш столик, подтягивая стул из-за соседнего стола. Временами вокруг нас образовывалась группа из шести – восьми, а то и дюжины полицейских.

Атмосфера была фамильярно-дружественная, раскованная, и скоро даже я перестал ощущать себя чужаком и желторотым.

В какой-то момент разговор перескочил на Данцигера. Один розовощекий молодой парень в штатском спросил: – Как продвигается расследование касательно Данцигера?

Возникла короткая напряженная пауза: прокурор, так сказать, двоюродный брат полицейского – и его убийство воспринимается болезненно всеми слугами закона.

– Да ничего пока что не слышно, – ответил Гиттенс. – Никто не хочет колоться.

– Свинство это, – сказал розовощекий в штатском. – Неслыханная наглость – пришить юриста! У нас тут, слава Богу, не какая-нибудь банановая республика, где прокуроров щелкают как куропаток!

– Ну да, у нас тут не Сицилия!

– Ничего, Брекстон все равно не заживется!

– С чего ты взял?

– Да этого зверюгу свои же скоро грохнут. Он всех уже достал!

– Твоими бы устами да мед пить! – насмешливо протянул единственный темнокожий полицейский за нашим столом.

– Ха! Вот посмотришь, я прав окажусь.

– А помните, как Брекстон скинул Джемила Саггса с крыши?

– Эта история уже с бородой.

– Ну не так уж давно это и было. Кажется, в девяносто втором. Или в девяносто третьем.

– Кто такой был этот Джемил Саггс? – спросил я. Один из полицейских охотно просветил меня:

– Саггс изнасиловал маленькую девочку в квартале Гроув-Парк. Как, бишь, ее звали? Фамилия Уэллс. А имя... кто помнит?

– Какое-то африканское.

– Никита?

– Никита.

– Точно, Никиша Уэллс. Семь лет пацанке было. Саггс ее изнасиловал и скинул с крыши – чтобы она его не заложила. А через несколько дней кто-то сбросил с той же крыши самого Саггса. По слухам, Брекстон лично.

– Вот это я называю мелкое убийство, – хохотнул один из копов. – Наказать скромным денежным штрафом – долларов этак сто, не больше.

– А впрочем, это одни слухи. Может, зря народ на Брекстона грешит.

– Надо было лучше расследовать это дело, – сказал все тот же зубоскал. – Если Брекстон и впрямь порешил ублюдка Саггса – надо было Брекстону медаль на грудь!

– А ты что думаешь, Гиттенс?

– Я точно знаю, что Саггса казнил Брекстон, – сказал Гиттенс.

Он заявил это настолько уверенно, что все кругом замолчали. Произведя нужный эффект и выдержав паузу, Гиттенс продолжил:

– Да, Саггса казнил именно Харолд. Он мне сам в этом признался.

– Харолд?! Ну ты, Гиттенс, молоток! Брекстон для тебя уже просто Харолд. С каких это пор вы с ним побратались?

– Не цепляйся к словам!

– Ты что, и впрямь с Брекстоном лично знаком?

– Знаком! Ха! Да я его еще мальчишкой знал. Я в то время как раз трудными подростками занимался.

– Отпад! И чего же ты его не засадил – за Саггса? Раз уж он сам трубил об этом на всех углах.

– На всех углах он не трубил. Он только мне сказал. А засадить его... Смешные вы, ребята, такого, как Брекстон, хрен посадишь, пока он сам сесть не захочет.

Речь Гиттенса произвела маленький фурор.

Друзья-приятели реагировали на его слова по-разному.

Одним претила претензия на почти что дружбу с матерым рецидивистом. Другие, наоборот, смотрели на него с почтением – коллега прошел огонь, воду и медные трубы и с самим Брекстоном на дружеской ноге!

Третьи улыбались про себя: заливает Гиттенс, цену себе набивает!

Так или иначе, но всеобщее любопытство Мартин Гиттенс возбудил. Что-что, а любопытство он возбуждать умел – этого у него не отнимешь!

– Говори что хочешь, – сказал один из полицейских постарше, – только не называй при мне Брекстона Харолдом. Меня с души воротит от такого панибратства.