Заложники греха - Марина Серова

Воропаев вздохнул и сел.

– Хорошо, Женя, я поделюсь с вами. Тезисно. Вы полагаете, что мне угрожают, потому что хотят занять мое место? Не сходится! Дело в том, что в нашей системе существует определенная иерархическая лестница, ступеньки которой построены определенным образом. То есть все изменения в ней продуманы и просчитаны заранее. Я буду с вами откровенен, потому что тут особо нечего скрывать: скоро я должен пойти на повышение. Мое место автоматически занимает мой заместитель, и он об этом знает. То есть получается, что именно он лицо заинтересованное, верно? Так вот скажите на милость, зачем ему торопить события, скатываться в откровенный криминал, запугивать меня, не выдвигая при этом, заметьте, никаких прямых требований, если он может просто спокойно подождать полгода, а потом совершенно законно занять мое место? Зачем?

Я проанализировала услышанное и ответила:

– Да, это выглядит логично. Но ведь это может быть выгодно, скажем, не вашему заместителю, а тому, кто займет его место? Или вообще человеку со стороны, который решил переделать вашу лестницу и сам встать в нее? Или кто-то из людей повыше захотел ввести своего человека?

– Тогда бы меня просто сняли, – пожал плечами Воропаев. – К чему городить такой огород? Да еще через сына! Да еще занимаясь такими хулиганскими штучками, как прокалывание колес?

– Ну извините! – возразила я. – Колеса были в начале, как мелкое предупреждение. А смерть Марианны уже не назовешь хулиганской выходкой!

– Вы что, всерьез полагаете, что ее смерть – звено той же цепочки? – с искренним удивлением уставился на меня Воропаев.

– А почему нет?

– Да потому что это… Это явное противоречие вашим же словам. Вы считаете, что добиться чего-то хотят от меня. И для этого убивают невесту моего сына? Женя, не сочтите меня монстром, но я нисколько не переживаю из-за ее смерти, нисколько! Чисто по-человечески – да, жаль, как любого человека, особенно молодого. По отношению же к моему сыну – я считаю, что это только к лучшему. Как бы цинично это ни звучало, но со смертью Марианны наша семья избавилась от большой проблемы. И я никак не впаду по этому поводу в скорбь. И даже притворяться не стану.

– А сына вам не жаль? – тихо спросила я.

Воропаев посмотрел на меня еще более удивленно.

– Почему не жаль? Жаль. Но вы говорите так, словно это я намеренно убил его невесту! Сам бы я не стал причинять ей никакого зла, разве что попытался бы снова и снова убедить Владимира, что он совершает ошибку. Но раз уж так получилось, что проблема решилась сама собой, зачем я стану притворяться, что сожалею? Я сожалею лишь о том, что все произошло так… трагично, но не более того!

– Мне показалось, что вы сегодня говорили с сыном слишком жестко, – заметила я. – Словно намеренно.

Воропаев смерил меня пристальным взглядом. Он ничего не ответил на мое замечание. Казалось, он крепко задумался о чем-то. Он поднялся с места, прошелся по столовой туда-сюда, затем остановился возле большого шкафа в углу. Он стоял так и легонько постукивал пальцами по его дверце, погруженный в свои мысли. Затем открыл дверцу бара и достал непочатую бутылку коньяка, лимон, а также коробку конфет и вазу с сухофруктами. Вместе со всем этим он вернулся к столу.

– Женя, вы не хотите выпить? – неожиданно предложил он.

– Благодарю вас, я на работе не пью.

– А я выпью, – просто произнес Воропаев, откупоривая бутылку.

– Может быть, вам нужна закуска посерьезнее? – покосилась я на сладости.

– Не хочу звать прислугу, – покачал головой Константин Юрьевич. – К тому же я уже отправил ее спать. Да я сыт!

Открыв бутылку, он вернулся к бару и достал широкую пузатую рюмку и нож. Сам порезал лимон и, ни слова не говоря, выпил. Промежуток между первой и второй оказался у него в соответствии с фольклорным жанром небольшим. После второй рюмки Константин Юрьевич чуть откинулся на стуле и ослабил узел галстука – он по-прежнему был в костюме, в котором ездил на службу. Я сейчас его ни о чем не спрашивала, хотя необсужденные вопросы оставались.

Воропаев заговорил сам:

– Знаете, Женя, я очень люблю Володю, – произнес он. – И очень хорошо его знаю. Вы верно заметили, я старался сделать ему больно, но зачем? Да чтобы за этой болью ослабела та, что он получил от смерти Марианны! Вы что, думаете, я бревно бесчувственное? Не понимаю, что у него в душе сейчас творится? Так вот как раз сейчас ему и нужна шоковая терапия!

Голос Воропаева взвивался, повышался. Сейчас он выглядел очень взволнованным, пожалуй, самым взволнованным за все время нашего недолгого знакомства.

– Знаете, есть такой метод при лечении головной боли? Нужно приложить к вискам что-то раздражающее или натереть их жгучей мазью, чтобы все вокруг начало гореть, драть! Это делается для того, чтобы одна боль как бы заглушила другую. И знаете, это и впрямь действует! Я пробовал на себе – голова действительно проходит. И жжение тоже, ибо его действие заранее предусмотрено как кратковременное.

Воропаев наполнил еще одну рюмку, быстро выпил, немного успокоился и произнес уже тише:

– Вот и с Володей, я уверен, произойдет то же самое. Боль пройдет. Не так быстро, как головная, конечно. К тому же я планирую в ближайшее время загрузить его работой по горло, чтобы у него времени не оставалось на тоску и депрессию. В таких случаях работа – лучший лекарь.

– Вы поможете ему компенсировать убытки, связанные с потерей товара?

– Да это само собой! – махнул рукой Воропаев.

– А если он откажется? Из честолюбия?

Воропаев посмотрел на меня снисходительно:

– Женя, мне до сих пор удавалось устраивать все для Володи, оставаясь в тени. Он думает, что у него самого так гладко все получалось – путь так и думает. Его не трогали налоговики, не беспокоили пожарные, санэпидстанции и прочие службы, всегда ищущие, чем поживиться среди бизнесменов. Он не задумывался почему. Считал, что просто потому, что у него все в порядке. Как бы не так! Это я был его незримым ангелом-хранителем!

То ли под влиянием коньяка, то ли просто расчувствовавшись, Воропаев употребил столь образное выражение, не свойственное его обычной суховатой речи. Наверное, нервное напряжение не прошло бесследно и для Константина Юрьевича, потому что сейчас он несколько размяк и не был уже таким собранным и официальным, как всегда. И глаза его подернулись меланхоличной дымкой, и на стуле он сидел свободно, не контролируя прямоту спины. Налив еще одну рюмку, он отпил несколько глотков. Взгляд его еще больше затуманился, в нем появилась даже некая сентиментальность.

– Константин Юрьевич, я знаю, что вы любите сына, – мягко сказала я. – Извините, если задела ваши чувства.

Но Воропаев, кажется, не слушал меня.

– Знаете, Женя, – задумчиво проговорил он. – У меня ведь два сына.

– Да я в курсе, – осторожно заметила я, не понимая, к чему он об этом.